Мы, полулежа на диване, говорили в четверть голоса.
Унтер:
— Только мне еще одну девушку пришлось втянуть. Она несла, я шел позади, наблюдая.
Он зябко кутался в голубовато-серую на суконной подкладке шинель.
— Что-то морозит меня. А теперь в окопах лежать бы… Я решил эвакуироваться. Что-то подсказывает, что здесь остаться нельзя. А там всем один ответ будет. Здесь же обязательно нас в трудовую пошлют. Мне еще года два пожить хочется. Там, может, пошлют на английский фронт. Может быть, в плен удастся попасть. Я теперь опьянеть не могу. Сколько бы ни пил. Только голова болит.
Условились: завтра заберем машинку. Пришел домой — темнело. Евангелист появился снова.
— Говорил с командиром и политруком. Хорошие ребята, негордые. «Если кто будет лучше командовать, — говорят, — пожалуйста». Сказал, что с Москвою можно связаться.
Мария осталась в хате Евангелиста. Вдвоем они крутили велосипед, заряжали аккумулятор.
Пошел в хату Усатого. Теплынь. Грязь. Усатый встретил на пороге. С постели, где полулежали, поднялись двое. Один — широкоплечий, в форме немецкого жандарма, в погонах с золотыми широкими кромками. Другой — в гражданском платье. Поздоровался, пожал руку. Закурили. Усатый хлопотал с табаком. Поговорили о погоде: «Паршиво. Все мокрые. Вот немного обсушились». О немцах. «Они ночью не попадутся. Ночью немчура не пойдет». О вчерашнем приходе: «Часов в десять вышли. Все дождь и дождь. Все-таки шли. Повымокли. Хорошо, что обсушились. Мы здесь из хаты никуда не выходили. Даже по надобности на горище». О казаках: «Они нам в одном селе засаду устроили. Там колхозный двор. С краю. Подходим — слышим: «Кто идет?» Мы в хату. Они за нами пулеметом затарабанили. По всему пошло от поста к посту: «Кто идет?»
Жаловались на обувь. «Как бы хорошо, чтоб нам подбросили по штанам. Все мокрое. Парит».
Усатый был больше в сенях.
Дверь открылась, пропустила двоих. С ними Усатый и Евангелист. Первый — высокий стройный, в светло-серой двухбортной шинели, будто влит в нее, в пилотке и в сапогах. На груди бинокль, подвешен за пуговицу фонарь электрический, через плечо перекинут тридцатидвухзарядный автомат. Другой — в кожаном политотдельском, таком привычном пальто и кепи, плотный парень — типичный политработник.
Отряхнувшись на пороге, быстро глянули. Среди них Евангелист. Первый протянул руку:
— Юрий.
Второй — широкую, мягкую:
— Петя.
Партизаны вскочили, освобождая место на кровати. Теперь командир снял автомат, бинокль. Сел на кровать. Предложил: «Садитесь». Второй спросил у парня в жандармской форме о постах. Сел тоже. Минутная заминка. Командир: