— Шлихт — нормировщик…
— Правильно. Он и объяснил: теоретически, это он так сказал, у заключенных может быть выходной, если весь лагерь — весь, Гуров, — перекроет, это снова Шлихт сказал, какую-то там верхнюю планку квартальной выработки.
— То есть, — уточнил я, — для того чтобы иметь право на сутки отдыха, вся зона должна выполнить план раньше установленного срока?
— А желательно еще и перевыполнить, — кивнул Червоный. — Вот только нормы эти постоянно увеличиваются. Да и о плане мы знаем только несколько основных моментов. — Он загнул указательный палец. — План надо выполнять. — Загнул средний палец. — План надо перевыполнять. — Загнул большой палец, положив его между указательным и средним, — получилась дуля. — План мы не выполнили. Поскольку, как объяснил мне твой Шлихт, из Москвы регулярно спускают разные нормы, а здесь, в лагере, в них путаются. Результат: нас просто гоняют на работы. Если мы сдохнем, нас сразу же заменят другими. Не существует плана, который можно выполнить или даже перевыполнить, заработав себе выходной. Ты понял, Гуров, в чем ловушка?
Я опять пожал плечами.
— У нас будет выходной не тогда, когда положено, а тогда, когда этого захочет начальство, — терпеливо, как маленькому несмышленому ребенку, объяснил мне Червоный. — Это нарушение конституции, Виктор.
— Пиши в Кремль, — вырвалось у меня.
Червоный склонил голову набок. Потом постучал согнутым пальцем себе по центру лба. Наконец покрутил этим самым пальцем у виска. Поднялся и перед тем, как идти, бросил как бы между прочим фразу, глубинную суть которой я понял через несколько недель:
— В Кремле не читают, друг Гуров. Другие способы есть.
Несколько следующих дней в жизни особого лагеря номер шесть ничего не происходило. Я даже успел забыть о разговоре с Червоным: мало ли кто выходной себе хочет. Обычные зековские мечты, нашему брату только мечтать и остается — даже снов многие давно не видели…
Но вдруг, когда шахтерская бригада вернулась в очередной раз из шахты, ко мне поспешил непривычно возбужденный Шлихт. Для чего-то настороженно озираясь, бывший доцент заговорил, точнее, зашептал, как будто собираясь втянуть меня в какой-то тайный заговор или наоборот — сообщить о нем:
— Витюша, я не понимаю этих людей. То есть совсем их не понимаю!
— Вы о ком, Исакович?
— Эти, с Украины… Националисты. — Из-за того, что бандеровцы запросто, без очевидной злобы, скорее по привычке, называли его «жидом», Шлихт относился к ним настороженно: — Витюша, они стахановцы! Не понимаю, для чего им это нужно, но они вправду стахановцы!