Но как же быть с ним, охотником? Чего он боялся все это время? Что заставляло его страшиться завтрашнего дня? Почему он перестал понимать суть своих шагов? Куда ведут они — точно ноги его несли сами по себе? И не придется ли следующий шаг на бездну? Будет ли жив он завтра и жив ли сегодня? Может быть, именно теперь, в постели с любимой, отдалявшейся от него с каждым днем, часом, минутой, — чего она и сама пока не замечала, — он смог бы вернуться на круги своя. Хотя, где они были, эти круги: в кафе «Ласточка»? На веранде его дачи, когда они были первый раз вдвоем? На верхней палубе дивного парохода, когда вокруг до горизонта сверкало на солнце Средиземное море?
Или где-то еще?..
Неужели все будет так, как уже однажды было когда-то? И чего он боялся пуще смерти. Только виной всему на этот раз выходил мальчишка, тщедушный гений с сивой порослью на подбородке, шагавший сейчас впереди, охваченный дождем, по тротуару. Но только ли этот мальчишка? Не он ли сам разыграл партию иначе, чем хотел когда-то? И вот оказался выброшенным на улицу — ночью, в ливень: ожесточенным, едва ли любившим кого-то и особенно себя.
Все дело было в мальчишке! Не будь его, мир бы крутился иначе, мир, подаренный ему вторично! И чего же он теперь хотел больше: уберечь Инокова или расправиться с ним, отделаться раз и навсегда?.. И вот теперь, бесшумно, по-кошачьи, он крался за ним — след в след: ни одного лишнего движения, ни единого звука. А если что-то и случится, дождь мигом проглотит любой шум, отзвук, смоет его, растворит в себе.
Улица сменяла улицу, проходили перекрестки. Редкие машины, вырывая у темноты и дождя светом фар пространства, пролетали мимо.
«Куда идет этот юнец? — спрашивал Савинов. — Где решил остановиться? И думает ли он вообще останавливаться? Или путь его ведет на край земли? К небу? К утерянным подсолнухам и белым ангелам?»
Час назад позвонила мать Ильи и слезно просила приехать. Она сказала, что Илья не в себе, что он кричал на нее так, как никогда раньше. Что он угрожал, плакал, а потом сказал, что уйдет из дома и больше никогда не вернется. Что ни она, ни «их благодетель», — Зинаида Ивановна произнесла эту фразу мягко, но в устах Инокова наверняка она звучала с презрением и лютой ненавистью, — могут больше не рассчитывать на его картины. Потому что писать их будет некому.
Савинов просил, требовал задержать его. И так торопился, что даже опередил ее сына.
Подкараулил, пошел за ним.
Где-то рядом — за стеной дождя — загремел трамвай. Еще один край города. Угол. Трамвай гремел за домами, уже за ближайшим домом, готовый вывернуть, надвинуться, разрезать ночное пространство, как масло отточенным ножом.