Уже пожилой, медлительный в движениях ординарец Ванников, сидел на пустом снарядном ящике и осторожно держа отсыревшую трубку полевого телефона, кричал:
— Алле! Алле! Хвоздика!.. Хвоздика! Я Хвиалка! И де тоби носить? Уже целый час кручу эту шарманку! Цельную динаму можно запустить от этого телефона. Алле! Прими донесение.
В мембране отсырел порошок, и Ванников то и дело протирал клапан рукавом мокрой шинели.
В трубке немилосердно трещало, и Ванников кашляя надрывал голос:
— Убитых — двадцать восемь. Раненых — сорок. Сорок кажу! Сорок!
Сквозь хрипение и треск с трудом пробирался голос Гвоздики.
— Ага! Трое тяжёлые… мабуть, до завтра не доживут… Много?! А когда у нас мало было?
— Эй, Ванников! Так, что ли, тебя? — Пробилось сквозь треск. — Сводку принял. Как там у вас обстановка? Чего надо? В чём нужда?
Перекрикивая шумы, сипение и треск Ванников почти орал:
— Хвоздика!.. Хвоздика!.. треба карандашей подкинуть.
Минут пять в трубке снова слышался один треск без голоса.
— Аха! Передам… До побаченья!
Ванников положил телефонную трубку на аппарат. Смахнул рукой пот со лба. Он был назначен три дня назад вместо Хусаинова. У прежнего ординарца всегда было и выпить, и закусить, и покурить, и лошадь, и все другое.
Теперь не было самого Хусаинова. Его убил снайпер, когда он вышел из блиндажа по нужде. Ринат Хусаинов был отчаянный парень. На свердловской пересылке он однажды загнал под нары троих блатных, попытавшихся снять с него сапоги. Сапоги в лагере — это символ власти, состояния. Как и во всей России. А вот убило его некрасиво. Как последнего фраера…
Ринат умер, сидя на корточках, со спущенными штанами и мятым листком серой бумаги в руке.
Убитого отнесли туда, где укрытые мягким снежком уже лежали другие убитые. Прикрыли его почерневшее лицо солдатской шапкой; шнурки на ушанке развязались: одно серо-зеленое шерстяное ухо оттопырилось, и замусоленная веревочка беспомощно болталась из стороны в сторону. Ветер принес колючие снежинки. Они уже не таяли на щеках, превращаясь в заснеженную корку.
За три дня снайпер из нейтральной полосы убил ещё четверых, пока его не накрыли артиллерийским огнём.
Пришел командир роты, сунул озябшие руки к горячей буржуйке. Поморщился от того, что в тепле стало ломить замерзшие пальцы.
Ванников сообщил довольным голосом:
— Усё передал, товарищ капитан.
— Ну! — Спокойно сказал Половков и сел перематывать портянку. — Молодец!
А чего сияешь как новый целковый?
Не дождавшись ответа он уже раздражённо переспросил.
— Ну? Чего сияешь?
— Орден вам прийшов, товарищ капитан. Чи медаль… Трохи не расслышал.