Ну уж точно, эти белые, конечно, иногда могут сморозить невесть что, кстати, я встречал чудаков ее типа и раньше. Во всяком случае, эта оказалась дружелюбной чудачкой, а ведь многие из них были такие отвратные…
— Так вы беретесь?
— Пожалуй, да, — проговорил я таким тоном, словно делал над собой усилие.
Она открыла сумочку и вынула тонкую, но радующую глаз стопочку двадцаток.
— Вот триста — аванс. Так, пока что все это дело покрыто мраком тайны. Даже у меня в офисе. Только мой непосредственный начальник поставлен в известность о запланированной процедуре ареста Томаса и о рекламной кампании вокруг этого ареста. Если хотите знать, я плачу вам из черной кассы. В. «Сентрал» мне не звоните — если только не возникнет что-то очень срочное. Мой домашний номер есть в справочнике и… Вот мой телефон и адрес. Звоните мне домой каждый вечер. Около восьми.
— А зачем каждый вечер?
— С этой минуты между нами будет только телефонная связь. Вам необязательно вдаваться в детали, просто скажите мне, что все идет хорошо. Далее, даже в разговоре со мной по домашнему телефону не упоминайте, что вы детектив. У нас на телевидении никогда не знаешь, прослушивают твой телефон или нет. Ну, вам все ясно, мистер Мур? А что скрывают инициалы Т и М, между прочим?
— Они скрывают не «между прочим», — попытался сострить я, — а Туссейнт Маркус, миссис Роббенс.
— Какое милое имя — Туссейнт. В честь гаитянского патриота?
— Ага. Мой отец изучал историю негритянского народа, миссис Роббенс.
— Да если уж речь зашла об именах, то я не миссис, а мисс Роббенс. Я буду называть вас Туссейнт, а вы можете звать меня Кей.
— Позвольте называть вас так, как мне удобно, — ответил я, задумавшись о значении «мисс»: ведь она щеголяла в большом обручальном кольце, впрочем, на Мэдисон-авеню, вероятно, политически грамотно считаться одинокой.
— Ну, поехали, Туссейнт?
— Пожалуйста, просто Туи. А куда мы едем?
— В нижний Манхэттен. Вот адрес грузовой компании, где работает Томас. Я вам его покажу, и после этого берите бразды в свои руки.
— Отлично.
— К счастью, моя пишущая машинка не была в ломбарде, и я настучал расписку. Надев пальто, я отправился в комнату Олли. Поскольку он считался государственным служащим, квартира была записана на его имя. В ящике письменного стола я оставил восемьдесят долларов вместе с запиской, где сообщал ему, что плачу задержанную квартплату за прошлые два месяца, а остальное пусть будет в счет будущей платы.
Мы вышли на улицу, и два хмыря, что ошивались на углу, тут же стал на нас пялиться, правда, молча.