— Он был такой лихач. И тоже немножко сентиментален. Американцы рано стареют.
Она вернулась в Европу, в Португалию. Жасинту после смерти старшего брата уволился на берег и поселился на ферме, где когда-то трудились его родители.
— Вот и в моей истории, как в любой другой, не обошлось без покойников, — заметила она. — Только жизнь моя все равно не сложилась.
Она приехала сюда в Уржейрику, остановилась в этом отеле, тогда только-только построенном. Жасинту как раз надумал жениться. Она не стала его отговаривать, вскоре уехала, чтобы не мешать, и поселилась в Эшториле с ребенком и кормилицей.
Ее худощавое лицо темнеет, лишь поблескивают ее темные глаза.
И вскоре наступил момент, когда пришлось принимать нелегкое решение. Если бы она могла полюбить другого, с какой радостью она открыла бы объятия новому мужу. Но нет, ее сердце отдано — безвозвратно. Так что же делать? Лишить мальчика отца, оставить у себя, а потом, выдав за сына покойного супруга, отправить в колледж, как всякого американского ребенка?
— Этот мальчик — ниточка между Жасинту и мной, свидетельство нашей любви. А любила я одного только его отца. Люблю и сейчас.
Жена Жасинту приняла ребенка спокойно. Молодая крестьянка, смиренная, ласковая. У нее долго не было своих детей. И она привязалась к мальчику, несмотря на его трудный характер.
И снова ее обычная горькая усмешка.
— Жуан так никогда и не узнает, почему он такой: несговорчивый, нелюдимый, невеселый. Его младший брат и сестры ласковые, спокойные — в родителей. Впрочем, Жасинту совсем его не баловал. Он ему спуску не давал. Иногда бывал и несправедлив. Дитя любви. Любовь ведь раздражает мужчин, если она затягивается.
Последние слова она произнесла с иронией.
— А в общем-то мы были благоразумны, насколько это возможно. И осторожны. По крайней мере он. А я? В конце концов, у каждого своя голова.
Ее голос становится прерывистым, возбужденным, взгляд блуждающим. Она заказывает себе еще виски, выпивает залпом, закуривает сигарету за сигаретой и тут же тушит после нескольких затяжек. Я с трудом слежу за ее рассказом. Она вернулась в Америку привести в порядок дела и все ликвидировала. Купила ферму и земли. Жасинту с женой освободились от кабалы, которая в этой стране остается уделом очень многих. Теперь каждый наследник получит свою долю, и старший не будет иметь никаких привилегий.
— Мне кажется, — говорит она, — жизнь его сложится счастливей, чем если бы я оставила его при себе.
Это звучит как вопрос к себе самой. Невольно в ее словах сквозит нежность к этому мальчику — ее сыну. И вот она признается — голос ее слегка дрожит.