ДЕРЕВНЯ ОБЕТОВАННАЯ
Перевод с немецкого Т. Стеженской
1
Спустя два дня после сражения при Аустерлице к Боденскому озеру подъехал всадник. Предрождественский мороз был так силен, что в случае необходимости гусар не смог бы даже выхватить шпагу из обледенелых ножен. Было четыре часа пополудни. Солнце лежало в синей дымке; конь заржал, когда всадник повернул его к занесенному снегом озеру. Жители выбежали из своих домишек и стали кричать ему вслед. Женщины махали торопливо снятыми фартуками, мужчины подносили ко рту сложенные рупором руки и криками «эй!» пытались предостеречь его. Собака с лаем бросилась за ним, но тут же, скуля, вернулась на берег. Всадник дергал за мундштук, из ноздрей коня валил пар и застывал, похожий на рога горного козла.
— Вам ни за что не перебраться на другой берег, — кричал один крестьянин. — А если и переберетесь, то замертво свалитесь.
Всадник пытался успокоить коня.
— Замертво свалитесь. Потому как не знаете, что едете по озеру, — кричал крестьянин. — Болван!
— Спасибо тебе, крестьянин, — воскликнул гусар и поскакал галопом по заснеженному озеру, криками понукая своего коня.
— У него, наверно, нет детей, — вздохнула какая-то женщина.
— Эти парни на рослых конях никого не слушаются, — вставил другой крестьянин. — Никогда и никого. Эй ты, божье наказанье! — крикнул он и пнул ногой собаку.
Он еще раз посмотрел на озеро. Всадник исчез в тумане.
— Слава богу, — проговорил крестьянин. — Теперь он уж точно утоп. Они думают, что им все позволено.
И заковылял к конюшне в своих деревянных башмаках.
2
В рытвинах проселочной дороги замерзла дождевая вода. Чуть поодаль, задним колесом в траве, валялся велосипед, колесные спицы были похожи на взъерошенную щетину, а кожаное седло выломано. Рядом с велосипедом лежал человек в испачканных глиной брюках.
Вилер вернулся к «пежо», который ждал с включенным мотором, и негромко крикнул высунувшемуся из окна мужчине, чтобы тот оставался на месте. Потом опустилось заднее стекло, и его позвал голос маленькой девочки.
— Иду, — крикнул Вилер и оглядел луг.
Болотистая почва насквозь промерзла и затвердела, а на склонах холмов лежал снег. Где-то рядом булькал ручей. До границы, прикинул он, должно быть километров девять. Его страх подсказывал — двенадцать, уверенность — семь. Холмы были предгорьем Юры, и три одиноко светящиеся точки подтвердили его предположение. «Если будут сомнения, — сказал ему журналист, — если будут сомнения, то просто подышите воздухом. Он там на несколько километров вокруг пропитан запахом табака, километра на два точно, там табачная фабрика „Перрен“. Лучшие сигареты, какие только есть сейчас в Европе, — так их рекламируют». Лучшие сигареты 1940 года. Журналист утверждал, что Вилер, скорее всего, найдет лазейку именно там. Кто, будучи приглашен в дом Перрена, отправляется ночью на прогулку, вдруг оказывается на французской земле. Перрен, как рассказывал журналист, прятал беженцев и помогал им переправиться в глубь Швейцарии: чем дальше удавалось продвинуться, тем меньше была опасность, что тебя выдворят обратно. Больше журналисту ничего не было известно; немцы заняли Париж, и в городе, где далекие орудийные раскаты давно уже перекрывали шум катящихся нагруженных тележек, Вилер расстался со своей женой и трехлетним сыном. Времени на прощальные церемонии не было. Они быстро поделили одежду из двух чемоданов, пытаясь навести порядок в груде рукавов, штанин, белья и свитеров, и когда они, прощаясь, расцеловались, то перепутали чемоданы; его жена теперь повсюду таскала одежду мужа, юбки и белье дочери, а он, Вилер, носил в своем чемодане юбки жены и одежду сына. Они спустились в метро и помчались через предместья. Он с пятилетней Эстер переночевал в сарае для инструментов НОФЖД