Когда читаешь рассказы Йорга Штайнера, Вернера Шмидли (род. в 1939 г.), В. М. Диггельмана (1927–1979), Томаса Хюрлимана, то невольно обращаешь внимание на стремление отмежеваться от расхожих беллетристических приемов, замечаешь, что писатели идут на риск разочаровать читателя, ждущего от литературы развлечения или некой «задушевности», характерной для сочинений в псевдонародном духе. Им важно докопаться до сути конфликта личности с обществом, важно вызвать человека на очную ставку со своей совестью, поставить его перед необходимостью сделать собственные выводы, принять собственное решение. Показывая своих персонажей по преимуществу наедине с собой, они очерчивают контуры отчужденного сознания, воссоздают едва заметные порывы души, смутные, еще не оформившиеся настроения, чувство беспокойства и страха. Нарастая, эти ощущения толкают героев к принятию «нелогичных», непонятных для окружения решений («Якоб-старьевщик» Диггельмана), создают конфликтные ситуации, из которых «протестанты» и бунтари отнюдь не всегда выходят победителями.
Безрадостный итог неравной борьбы одиночек с большинством приспособившихся и равнодушных воспринимается и здесь как осуждение общественной системы, подавляющей активное, творческое начало в человеке, уродующей его психику.
Совсем иной подход к проблеме отчужденного сознания у писателей, тяготеющих к иносказанию. Они идут не от достоверного факта, а от обобщенных представлений о жизни. Их излюбленные формы — парабола, аллегория, миф. Они предпочитают масштабные, но нечеткие в своих очертаниях «мишени», в которых сквозь едва намеченный конкретный образ просвечивает универсальная «модель мира». Эти писатели агрессивнее и злее дотошных аналитиков, группирующихся вокруг Макса Фриша, но в их сатирических выпадах против современного общества мало конкретных социальных примет.
Первый среди них, — без сомнения, Фридрих Дюрренматт, художник неудобный, строптивый, не поддающийся стереотипам восприятия, предпочитающий дразнить читателя, быть «не справа и не слева, а поперек». Он и впрямь весь соткан из противоречий и парадоксов, и в этом его своеобразие. Дюрренматт парадоксалист и моралист в одном лице, и неизвестно, чего в нем больше — убеждения в бессмыслице сущего или тоски по порядку и вселенской гармонии. Сам он категорически против того, чтобы его причисляли к «пророкам заката» или абсурдистам; он даже обижается на критиков; можно ли называть пессимистом того, кто без экивоков и умолчаний ставит современному миру грозный, но беспощадно трезвый диагноз?