До его слуха докарабкались знакомые голоса. Он понял, что разговор хозяев был о нём.
– Я ить чо его приметил-то… он того… на нашего Трофима, Царствие ему Небесное… не к ночи будь помянут… шибко похожий…
– И то правда, похожий, токо рыженький… Да, два года уж тому, как сгинул сынок наш от лютой болезти.
– Люб он мне стал, Микита. Я ить его наскрозь вижу: работяшший, ласковый. Даст Бог, оженится, помогу дом срубить и хозявством обзавестись. Ты как, мать, думашь, а?
– А чо тут и думать-то, моё сугласие завсегда с тобой…
От таких слов у Никиты сердце зашлось то ли от радости, то ли от боли и затянуло «голубые звёзды» солёной влагой.
Лет шестнадцати пришлось ему уехать из отчего дома вместе с переселенцами, искать лучшей долюшки. Дядька его раньше вышел в каком-то посёлке, а он поехал дальше и попал в казачью станицу. Работая у зажиточных казаков, горюшка хлебнул вдосталь: и побивали его, и наваливали на неокрепший хребет самую тяжкую работу, как на ломовую лошадь, не жалеючи. Мыкался Никита от одного хозяина к другому – и ничего-то себе не справил: ни кола ни двора, ни одёжки, ни обувки. Гол как сокол. Да вот привела путь-дорожка к Якову Васильевичу…
«Благодарю Тя, Многомилостивый, что вспомнил Ты в канун святого праздника о бездомном Микишке. Чую, как благодать Твоя приласкала меня… Скорей бы увидеть её, ладу мою. Настенька, голуба моя, душа моя! Всё выспрошу. И о Федьке тоже. Эх, дал маху, надо было проводить её до дому, и вот сейчас не рвало бы грудь на куски».
Назавтра поднялись чуть свет. Всей деревней, кроме старых да малых, которым дорога в пятнадцать вёрст не по силам, отправлялись спозаранку в станицу, в церковь, к обедне. Никиту оставили приглядывать за хозяйством.
Яков Васильевич устлал ходок свежескошенной травой, поверх неё расстелил холстину и осторожно, словно дорогих кукол, стал усаживать принаряженных домочадцев. Приятно пахло лугом и берёзовыми листьями от веток, ради праздника сломленных для украшения дуги. Хозяин попутно обстоятельно наказывал Никите, что и как делать в его отсутствие. Напоследок прибавил:
– Не серчай, другой раз тебя в храм Божий возьму, грехи свои исповедать да причаститься Святых Христовых таин. Ой, да каки ишшо твои грехи-то, парень!
По правде говоря, Никите было не по себе, ведь Настя наверняка в станицу пойдёт. Вот бы и представился случай её увидеть. С трудом заглушив в себе отчаянье, криво улыбнулся и ответил хозяину, хотя более всего для своего успокоения:
– Да ничо, у Бога дней много, ишшо не один праздник подарится.
– Вернёмся, вечерком к ребятам сходишь, – пообещал Яков Васильевич.