Сайрус Смит и его товарищи встали в конце рассказа. Трудно передать словами, насколько они были взволнованы. Картина безысходного горя и непереносимых страданий, развернувшаяся перед ними, растрогала их до глубины души.
— Айртон, — сказал Сайрус Смит, — вы были великим преступником, но страданиями и раскаянием искупили свои преступления. Вы прощены, Айртон! Хотите теперь стать нашим товарищем?
Айртон попятился.
— Вот моя рука! — сказал инженер.
Айртон подбежал и пожал протянутую ему руку. Крупные слёзы скатились по его щекам.
— Хотите жить с нами? — спросил инженер.
— Мистер Смит, позвольте мне хоть несколько времени пожить одному в корале! — попросил он.
— Как хотите, Айртон, — ответил инженер. — Но скажите, друг мой, если вы так стремитесь к одиночеству, зачем же вы бросили в море записку, которая помогла нам найти вас?
— Я не бросал никакой записки, — ответил Айртон. И с этими словами, поклонившись, он вышел из комнаты.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Беседа. — Сайрус Смит и Гедеон Спилет. — Идея инженера. — Телеграф. — Провода. — Батарея. — Алфавит. — Лето. — Процветание колонии. — Два года на острове Линкольна.
— Бедняга! — воскликнул Герберт.
Юноша подошёл к выходной двери и увидел, как Айртон, скользнув вниз в корзине подъёмной машины, исчез во тьме.
— Он вернётся! — сказал Сайрус Смит.
— Мистер Смит! — воскликнул Пенкроф. — Что бы это могло значить? Айртон не бросал записки в море! Кто же в таком случае бросил её?
Вопрос Пенкрофа был как нельзя более уместным.
— Он сам бросил записку, — ответил Наб, — только несчастный уже тогда был полусумасшедшим и потому не запомнил…
— Правильно, Наб, — подтвердил Герберт, — он сделал это бессознательно.
— Иного объяснения быть не может, — чересчур охотно согласился инженер. — Понятно также, каким образом Айртон мог точно указать местоположение острова: предшествующие события вполне объясняют это.
— Однако, — возразил Пенкроф, — если он бросил записку в море до своего одичания, то есть семь-восемь лет тому назад, то как случилось, что записка совершенно не пострадала от воды?
— Это доказывает только, что Айртон потерял рассудок значительно позже, чем он сам думает.
— Да, это единственное, что можно предположить, — сказал Пенкроф. — Иначе эта история была бы совершенно необъяснимой.
— Да, — рассеянно подтвердил инженер, видимо, тяготившийся этим разговором.
— Но сказал ли нам Айртон всю правду? — спросил Пенкроф.
— Да, — ответил журналист. — Всё, что он нам рассказал, — чистая правда. Я отлично помню, что в газетах был помещён точно такой же отчёт об экспедиции Гленарвана.