– I am a highwayman [13],– говорит он торжественно, но в его мрачных глазах вспыхивает улыбка.
– Что-что? – переспрашивает Мюрзек. И добавляет на английском совершенно школьного уровня: – I do not understand.
Я уже открыл было рот, чтобы ей перевести, но индус предостерегающе поднимает руку, мечет в меня один из своих парализующих взглядов и, повернувшись к Мюрзек, медленно повторяет, отчеканивая каждый слог:
– I am a highwayman.
– I see,– говорит Мюрзек, и я не знаю, что она в самом деле понимает, ибо выглядит она необычайно взволнованной и отныне взирает на индуса с возросшим уважением.
Внезапно в воздухе пробегает нечто вроде судороги. Взгляд индуса мгновенно становится жёстким и с ослепляющей силой упирается в Христопулоса. Тогда я замечаю, что его левая рука, которая только что изящно покоилась на револьвере, держит грека под прицелом. Я не могу дать даже приблизительное представление о быстроте этого жеста. Мне кажется, её вообще невозможно измерить, даже в долях секунды.
– Сидите смирно, мистер Христопулос,– говорит индус.
Бледный и потный, Христопулос глядит на него, и над его толстой губой дрожат толстые чёрные усы.
– Но я ничего не сделал,– жалобно говорит он.– Я даже рукой не шевельнул.
– Не отпирайтесь,– говорит индус, не повышая голоса, но снова сосредоточивая на нём всю силу своего взгляда.– Вы собирались броситься на меня – это верно? Да или нет?
Глаза индуса оказывают на Христопулоса поистине устрашающее действие. Его будто перерезал на уровне лёгких лазерный луч. Он весь от головы до пят корчится в конвульсиях и несколько раз с отвратительным хлопающим звуком открывает рот, точно ему не хватает воздуха.
– Это верно,– выдыхает он.
Индус наполовину прикрывает веки, и Христопулос переводит дух, на его щёки постепенно возвращаются краски. Однако тело его всё ещё скомкано в кресле, словно груда тряпья.
– Я даже с места не двинулся,– тянет он слабеньким голоском, как ребёнок, который жалобно просит прощения.– Я и пальцем не шевельнул.
– Я это знаю,– говорит индус, без всякого перехода вернувшийся к своей обычной иронической интонации и к своему равнодушному виду.– Я должен был предотвратить ваше нападение, смысл которого мне, впрочем, неясен,– добавляет он, вопросительно поднимая брови.– Вам ничто не угрожало, мистер Христопулос. Ведь я не говорил, что именно вы окажетесь первым из заложников, которого я вынужден буду казнить.
Христопулос производит глотательное движение и облизывает под толстыми усами отвислую нижнюю губу. Когда он говорит – осипшим, почти беззвучным голосом,– я вижу, что во рту у него тянутся нити не совсем затвердевшей слюны, как будто ему стоило большого труда разлепить свои губы.