— Спасибо, Марковна! Когда выздоровлю, припомню тебе эти слова; что-то скажет армяшка?—сказал, улыбаясь, раненый.
— Право, напрасно, ваше благородие! Дай господь вам скорее оправиться! Прощения просим, ваше благородие!
— Прощай, Марковна! Когда исполнишь мое приказание, тогда принеси к человеку моему десяток яиц и вели подать их мне, а я вышлю деньги за них, только чур никому не болтать, иначе я точно рассержусь, пожалуюсь мужу твоему да научу его порядком тебя поколотить: уж прошу не прогневаться!
— Слушаю, ваше благородие! Никому ни слова не скажу, а бумага нынче же будет в ларце у армянина.
Казачка вышла. Пшемаф, поймав ее на дворе, стал с нею заигрывать, но Марковна вырвалась и убежала.
Александр, чувствуя себя легче, не хотел долго лежать, он встал с постели и играл даже в преферанс. Маленькая Айщат сидела у него на коленях и держала карты.
Привязанность к нему двух пленных детей удивляла присутствующих. Отец Иов, любуясь попечениями Александра Петровича о сиротах, спросил его, почему он не окрестит их?
— Когда они достигнут полного возраста,— отвечал Пустогородов,— и захотят сами принять христианскую веру,— прекрасно! Но принуждать их к этому, по моему мнению, не должно. Надобно по собственному убеждению быть христианином, а они в таких еще летах, что никакого суждения иметь не могут; притом я не желаю впослёдствии заслужить от них укора в том, что заставил покинуть веру отцов и прадедов.
На следующее утро Николаша еще спал, Александр ходил по двору с Айшатою и Дыду, когда казачка принесла яиц.
— Здорово, Марковна! Исполнила ли мое поручение?
— Здравствуйте, ваше благородие! Как же, исполнила; бумага лежит в ларце. Лавочник с ума сходит, от запрещения вашего бабам ходить к нему, хочет идти жаловдться полковнику.
— Пускай его идет.
Александр приказал заплатить за яйца и тотчас послал за Пшемафом. Когда последний пришел, Пустогородов просил его идти в лавку армянина, будто бы для поверки своих расходов, а сам послал туда же своего слугу с одиннадцатью рублями, следующими по счету, с требованием, чтобы получение этих денег было немедленно отмечено.
Пшемаф сидел в лавке, когда слуга принес одиннадцать рублей от капитана Пустогородова. Армянин удивился и спросил, что это за деньги. «Долг барина,— отвечал слуга,—отметь-ка, что получил». Тщетно клялся армянин, что счет находился у Александра Петровича, слуга не отставал от него. Пшемаф, свидетель спора, наконец, обратился к лавочнику и сказал:
— Да посмотри в своих бумагах!
Армянин открыл свой ларец.
— Извольте,— сказал он,—сам смотри, ваш благородие!—И развертывая сверху лежащую бумажку, подал ее кабардинцу.