— Да, мамочка, именно так и сказал. Он всегда так говорит. Отправить к праотцам. Так говорят, когда на самом деле велят убить.
— Ах, сынок, ты говоришь ужасные вещи! — воскликнула я. — Или ты думаешь, что убийство — это игра?
— Нет. Убийство — это работа, как говорит папа.
От этих слов мой желудок скрутило, и все его содержимое — рис, мясо, лепешки, сыр, блинчики с карамелью — изверглось наружу, а Чеко беспомощно смотрел на меня, время от времени робко спрашивая:
— Уже все?
Под самый конец из моего желудка изверглось нечто горькое, желтого цвета, после чего все закончилось.
— Побежали наперегонки? — предложила я и очертя голову бросилась вниз по склону, словно за мной кто-то гнался.
— Ты сошла с ума, мамочка. Папа прав. Ты просто чокнутая коза! — послышался детский крик у меня за спиной.
Домой мы вернулись совершенно опустошенными. В дверях нас встретила Верания, держа за руку Лусину. Верания стала красивой девочкой с огромными глазами и тонкими губами, бледной, как я, и наивной, как мои сестры.
— Почему вы так задержались? — спросила она.
— Потому что мама заболела, — ответил Чеко.
— Чем? — испугалась Лусина.
— Животом. Вытошнила из себя весь обед, — ответил мой пятилетний сын.
О, эти безумные пять лет!
Дети не могли вечно пребывать в неведении. Уж слишком близко они находились. Решив остаться, я приняла решение и за них, мне не удастся держать их под стеклом.
В нашем огромном доме дети занимали один этаж, а мы с мужем — другой. Мы могли бы прожить всю жизнь, так ни разу и не увидевшись. После той злополучной прогулки, когда меня стошнило, я решила ограничить свои контакты с детьми, целиком поручив их заботам Лусины. Она их купала, одевала, отвечала на вопросы, учила молиться и верить хоть во что-нибудь, хотя бы в Пресвятую Деву Гваделупскую. Мало-помалу я перестала спускаться в детскую по вечерам, перестала думать, чем их накормить и как развлечь.
Поначалу мне, конечно, было нелегко, ведь многие годы дети были моим утешением, моим счастьем. Прежде они заходили ко мне в комнату так же свободно, как в собственную детскую. Они будили меня ни свет ни заря, надевали мои платья и туфли, играли с моими украшениями и являлись неотделимой частью моей жизни. Однако после этой истории я стала запирать свою дверь на ключ. Когда наутро дети, как всегда, решили пробраться ко мне в спальню, сколько они ни стучались, никто им не ответил. В тот же день я сказала детям, что их отцу необходим покой, и попросила больше не приходить по утрам.
Мало-помалу все к этому привыкли, и я тоже.