Дрожь снова пронизала Реммельгаса. А девушка, как видно, ничего не замечает, еще высмеивает. Пусть она считает его кем угодно, натуралистом или даже медвежатником, — главное, чтоб его пустили в тепло. «Отчасти хорошо, что она меня не узнала, — подумал Реммельгас, — мой вид едва ли может внушить уважение к лесничему. Ну ладно же, — решил он не без озорства, — пусть она обращается с ним, как с незнакомым охотником за жуками! Зато и струсит же она, когда услышит, что высмеяла лесничего, непосредственного начальника своего отца. Тогда мы еще подумаем, стоит ли прощать ей неучтивость, торопиться не станем». И Реммельгас даже забыл про холод, забыл про вымокшее платье — в конце концов он был не из тех, кто не умеет оценить хорошей шутки, и, подняв как можно выше свою промокшую шляпу, он отвесил почтительный поклон.
— Совершенно верно, перед вами находится специалист по жукам и бабочкам. Я остановился у объездчика в Мяннисалу, отправился в лес немножко поохотиться, но меня застигла эта проклятая гроза и я заблудился… Осмелюсь ли попросить у вас крова и места перед весело пылающим очагом?
Анне ответила легким книксеном. «Ишь негодница, — подумал Реммельгас, — еще насмехается над наукой!»
— Прошу вас в дом!
При виде постороннего Кирр вспрыгнула на стул, низко опустила голову, оскалила зубы и, недоверчиво изучая пришельца, глухо зарычала. Ее гибкое тело прижалось к стулу, под блестящей шкуркой заходили напрягшиеся мускулы. Реммельгас не видывал подобных сторожевых тварей и отпрянул назад.
— Не бойтесь, это Кирр. Выдра, истребительница рыбы, речная разбойница. Она у нас в доме за третью собаку… Сейчас я поищу, во что вам переодеться.
Движения Анне были быстрыми и ловкими. Мигом разыскав нужные вещи, она отвела гостя в какую-то комнату и предложила переодеться. Лесничего задел повелительный тон девушки, но отпор в его положении не сулил ничего хорошего. Ворча под нос, он влез в чистое белье, пахнувшее мылом и утюгом, надел брюки и накинул на плечи пиджак. Они явно принадлежали старому Михкелю, — пальцы Реммельгаса едва выглядывали из рукавов пиджака, а брюки волочились по полу. Пришлось все это подворачивать, прежде чем вернуться на кухню.
Огонь отбрасывал на стены пляшущие тени.
— Садитесь сюда. — Анне пододвинула к плите кресло с подлокотниками и с резной спинкой. — Погрейтесь. Я пойду скотину кормить.
Сухая одежда и тепло, веявшее от плиты, уняли заодно с дрожью и досаду Реммельгаса. Следя, как на поленьях сворачиваются одно за другим белые хлопья пепла, он улыбнулся: по спокойном размышлении во всей истории обнаруживался комический, даже, если угодно, романтический момент.