Шурка остановился. Опустил глаза.
Лена подбежала, схватила его за руки. Обняла. Засмеялась. Заплакала. Нет, засмеялась со слезами на глазах!
— Спасибо! Спасибо! — и расцеловала Шурку в обе щеки. Он, не понимая, смотрел на нее. — Там, в окошке. Я только стукнула. Просто. Не думая. Вдруг он, в форме, в фуражке голубой. Выслушал, не прогнал. Ответил! Ответ на мое письмо!
— Не может быть! — крикнул Шурка. — Я…
Но она его не слушала.
— Десять лет, сказал. Ждите. Муж мой вернется через десять лет. Только писать ему нельзя и телеграммы слать нельзя.
Шурка смотрел на нее с ужасом: десять лет! Ему было семь.
— Дурачок. Десять лет для любви — пустяки.
Она была счастлива.
Шурка хотел объяснить, что ей наврали. Что писем не читали. Что все сожгли. Что писем там — мешки, мешки, мешки… Что ошибки нет. Всё правда. Шпионы. Враги. Губы у него задрожали.
— Ну чего ты, малыш? Ура ведь. Ура!
Она еще раз расцеловала его.
— Значит, всё хорошо!
Запахнула пальто.
— Заходи, если что! — крикнула Лена, потрепав его по голове на прощание. И неуклюже побежала прочь.
Шурка смотрел в ее удалявшуюся спину. Хоть Лена и пригласила его веселым голосом, он понял: «если что» — это совсем не то же самое, что «прямо сейчас».
Он сунул руки в карманы и пошел. Свернул на проспект. Мимо текли прохожие. Урчали автомобили. На перекрестке весело танцевал одними руками постовой милиционер, показывая, кому ждать, кому идти.
Воздух медленно синел. Мандариновым светом наливались окна. Людей заметно прибавилось. Был тот час, когда всем куда-нибудь пора: домой, к друзьям, в театр или в кино. Тот час, когда особенно уютно тем, кого ждут дома, хотя бы кошка, собака или просто горячий чай, а приезжим и тем, кому некуда идти, особенно одиноко.
Шурке хотелось скорее уже прийти к тете Вере.
— Извините, что это за улица? — спросил Шурка.
Никто не ответил.
— Простите, как пройти отсюда к Петропавловской крепости?
Никто даже не обернулся.
— Товарищи, эй!
Зыбкие серые прохожие струились сквозь Шурку. Переваливались приземистые девушки-утки, семенили дамы-голуби, шагали вороны в своих серых плащах, суетились прохожие-воробьи, трещали и хохотали сороки. Они не видели его и не слышали.
— Товарищи!!! — закричал Шурка. — Граждане, дорогие, кто-нибудь…
Он стоял посредине тротуара. Люди шли сквозь него. Разговаривали, смеялись. Или бежали, опустив нос и подняв плечи. Под руку или растопырив локти. Шаркали, цокали, припрыгивали.
Жизнь честная, прочная, хорошая шла мимо Шурки. И всем своим видом показывала, что для Шурки места в ней больше нет.
Но разве он, Шурка, виноват? Разве он враг и шпион?