– Пусть помогут ему великие боги и спасут от всех напастей, – сказал Сэн.
В разговоре наступила пауза.
– Странно, – задумчиво произнес Сотоба, – когда старый князь строил это поместье, он думал, что будет доживать здесь свой век, – однако был тут не более трех-четырех раз, а после умер в своей столице. Его сын, наш нынешний князь, был здесь три раза на моей памяти, – а ведь и он уже не молод. Зато мы с вами живем в этом поместье, живет Йока, а теперь еще живет ее ребенок, маленький Такэно. Поистине, когда человек строит дом, он не знает, кто будет в нем жить.
– Да, это так, уважаемый Сотоба.
– Судьба. Судьба – везде, во всем, всегда… Я не думал, что окончу свои дни здесь. Я много раз мог быть убит и мой прах смешался бы с прахом других воинов на общем погребальном костре, но я заканчиваю свою жизнь садовником в княжеском поместье. Если бы кто-нибудь сказал мне об этом в молодости, я бы не поверил.
– Да, в молодости мы не видим старости.
– Я предпочел бы погибнуть на поле битвы… Но я еще брошу вызов смерти. Я не могу остановить ее, но сразиться с ней я могу. Могу даже навязать ей свою волю.
Сэн с тревогой взглянул на Сотобу и тут же отвел глаза.
– Я преклоняюсь перед вашим мужеством, уважаемый Сотоба, – сказал он.
– Благодарю вас, уважаемый Сэн… «А дождь все льет, и бочка переполнилась», – как верно подмечено!.. Еще раз благодарю вас, уважаемый Сэн, за ваше участие. Ваше присутствие рядом со мною – это последний дар судьбы.
* * *
Йока знала о мире намного больше, чем обычно знают девушки, ибо старик Сэн, воспитывавший ее и Такэно, сумел многое передать ей. До того, как у Йоки родился ребенок, она гордилась своим знанием, но после рождения сына поняла, что все это не главное. Весь мир был заключен в этом крошечном существе и был он несоизмеримо больше, значительнее, интереснее и умнее, чем весь окружающий мир до самых крайних его пределов и глубин. Ни один мудрец на свете не мог бы постичь необъятную вселенную маленького человечка, и ни один поэт не был способен передать богатство чувств и переживаний ребенка. Только мать, с ее любящим сердцем, могла понять и ощутить тысячи неуловимых оттенков постоянно меняющегося внутреннего мира своего дитя, и познание это давало ей такую радость, какую не могло дать никакое творчество, с его искусственными страстями и умозрительными построениями.
Маленькому Такэно исполнилось уже три года, и за это время в его жизни и жизни Йоки случились великие события, настолько значимые, что они вызывали замирание духа у счастливой матери и благоговейный трепет перед их величием. Первый крик Такэно, только что появившегося на свет, первое кормление, первая улыбка при виде Йоки, первые игры, первая попытка сесть, первые слова, первые шаги – и еще многое и многое другое; не было ни одной эпохи в истории человечества, вместившей себя за какие-то два года столько величайших свершений, такого стремительного развития. И развитие это не останавливалось и не замедлялось, но уверенно, сильно и мощно шло вперед – как же было не замирать при виде его и не преклоняться ему со священным трепетом? Понятно, что маленький Такэно по своей значимости превосходил для Йоки весь пантеон великих богов; даже самого Будду она любила и боготворила меньше, чем своего ребенка.