Конечно, нельзя было обойтись и без крепких напитков, но они отпускались за деньги, – не потому, что князь был скуп, а из предосторожности, дабы не допустить злоупотреблений питием и вредных последствий, как для здоровья горожан, так и для городского хозяйства.
Некоторую тревогу вызывала погода: дул сильный ветер, что усиливало опасность пожаров от множества зажженных огней, – но не отменять же из-за этого праздник! Князь распорядился еще раз проверить и держать в полной готовности все средства, необходимые для тушения пожара; помимо того, были назначены особые люди, призванные следить за соблюдением пожарной безопасности, а заодно и за порядком в городе в целом.
Такэно был одним из тех, кто должен был исполнить это распоряжение князя. Ранним утром вместе со старостой квартала Такэно обошел всю территорию, вверенную ему.
Было холодно, завывал ветер, небо было серым, и Такэно подумал, что вряд ли сегодня много людей будет на празднике. Но он ошибся – с наступлением дня всё больше и больше их стало появляться на улицах. Непродолжительный дождь никого не испугал, тем более что после него небо вдруг очистилось и выглянуло солнце.
Около полудня великие боги явили горожанам хорошее знамение: над долиной раскинулась радуга, что было редкостью в это время года. Но мало того, – над радугой пролетела сорока, а это было очень счастливой приметой.
Спившийся поэт, живший в квартале Такэно, немедленно написал стихи на замызганном листке бумаге и пустил их по рукам. Хотя пальцы поэта сильно дрожали, тем не менее прочесть написанное им было можно:
Полет сороки
Над радугой небесной,
Как мостик в небе.
Иней искрится, значит,
Ночь ушла без остатка.
Люди читали и радовались; впрочем, находились скептики, утверждающие, что эти стихи сочинил другой автор.
Вскоре радостная новость разнеслась по городу: князь выехал из своего замка и направляется сюда. Вечером в храме Богини Солнца он должен был, в присутствии избранных, отслужить молебен и зажечь ритуальные огни, но днем князь мог просто побыть со своим народом, – традициями это не возбранялось.
Князя уважали в городе; жители столицы всегда разделяли власть справедливую и власть несправедливую: первая была представлена личностью князя, вторая – многочисленными чиновниками; причем, несправедливость убывала, а справедливость, соответственно, увеличивалась по мере возрастания ранга чиновника. Горожане были в этом глубоко убеждены, поскольку с чиновниками мелкого ранга они сталкивались постоянно, а чиновников крупного ранга видели редко.
Завидев своего повелителя, люди падали на колени и ничто не заставило бы их поднять головы, – это было бы не просто дерзостью, это было бы святотатством. Глядеть на лицо князя было также невозможно, как глядеть на божественный лик, чистый и нестерпимо яркий. Он изливал на людей благодатный свет, который можно было почувствовать, но не увидеть, ибо каждый, кто осмелится взглянуть на лик божества, немедленно ослепнет. Горожане чувствовали эту благодать, исходящую от князя, и своим коленопреклонением выражали не раболепие и не слепую покорность, а восторженную готовность отдать себя целиком во власть во всех отношениях высшей силы.