Служанка принесла кофе и разлила по чашкам. Антонио, хранивший молчание до первых глотков, блаженно улыбнулся:
– Теперь мне и вправду лучше, – сказал он. – Я не могу сейчас говорить о деньгах, дорогой Гуэль. Слишком много произошло в моей жизни, и я абсолютно не способнее сейчас разбираться в счетах.
– Много чего произошло? – Гуэль взглянул на него с некоторым любопытством. – Плохого или хорошего?
– Я сам еще не понял, – протянул Гауди и умолк.
Как он мог это объяснить? В голове был какой-то туман, в висках стучало, и ему хотелось думать только о ней. Разве мог Антонио сказать Гуэлю, что он был снова безоглядно влюблен, если сам даже не понял, как это произошло? Слишком стремительно, чтобы он мог отдавать себе отчет в происходящем. Он не считал взгляды, которыми они обменялись с незнакомкой. Возможно, их были сотни: сначала застенчивых, потом украдкой рассматривающих, потом открыто изучающих, и вдруг распаляющих, призывных, сулящих наслаждение. Но, наверное, точнее это было бы назвать любовью с первого взгляда. Он совсем позабыл о том, что сказала ему Пепета, словно его оскорбленная душа, не в силах вынести острую боль, старательно вымарала образ вероломной возлюбленной в его памяти белой краской.
Антонио и таинственная красавица стояли на почтительном расстоянии друг от друга. Он пытался разглядеть ее получше. На первый взгляд, ее лицо выглядело очень знакомым, он силился догадаться, припомнить, кто она такая, но это было напрасно. Темные длинные волосы, белая кожа, точно у фарфоровой куклы. Она не была похожа на местную модницу. Все, кто жил в Барселоне, были обласканы ярким средиземноморским солнцем, и их кожа приобрела теплый персиковый, оливковый или бронзовый цвет. Яркая незнакомка выделялась из толпы. Не только один Антонио, но и многие из присутствующих мужчин были не в силах оторвать от нее взгляд. Она открыто улыбалась, чего из желания следовать неписаному правилу скромниц не делали большинство барышень Барселоны. Ее полные коралловые губы не оставляли выбора: каждый мужчина сгорал от безумного желания их поцеловать. Ее платье было чересчур открытым и давало возможность даже при наличии весьма сдержанного воображения предположить, какое роскошное тело скрывает легкая ткань. Она стояла среди толпы, выделяясь на фоне чопорных матрон, но никто не осуждал ее за это, кроме, разумеется, признанных красавиц города, которые до смерти боялись проиграть в этом противовстоянии. Мужчины же с замиранием сердца любовались ее открытым плечами, наверное, более острыми, чем у многих. Она была довольно высокой и худой, поэтому серебристо-серое платье, ниспадающее до пола, делало ее похожей на каплю воды.