Путеводитель «Дачи и окрестности Москвы». Не иначе, жестокий троллинг эмигрантов от столичного общества изучения русской усадьбы, с описанием более чем сотни объектов. Жаль, что не Ленинграда, вышел бы шикарный подарок господину Ларионову.
Сборник рассказов господина Кухаренко, хм… Оказывается, так зовут Наказного Атамана Черноморского казачьего войска, временно базирующегося в предместьях Праги. Опять мимо кассы. Как и «Театральные мемуары» товарища Вишневского, судя по всему успешного советского актера.
Монументальная стопочка из пяти томов в дорогом тисненом переплете — «Очерки русской смуты» генерала Деникина в очередном переиздании. Специальная акция, всего полсотни марок за комплект! Кажется, именно на них, как на главный документ эпохи, в свое время ссылался институтский препод истории. Но для меня не слишком актуально, кроме того, жаль денег и времени на столь обстоятельный труд.
Следующим под руку подвернулся сборник стихов, я открыл его на случайной странице и негромко пробормотал первое, что попалось на глаза:
Молчанье хитрое смеется,
Они мои, они во мне
Пускай умрутъ въ моем колодце,
На самомъ дне, на самом дне…
— Ох, только не это, — невольно поморщился, брезгливо пристраивая томик обратно на полку.
Изложенное»высоким штилем» нагромождение тупой эмигрантской тоски[251] отчаянно царапало глаза «ятями».
— Так плохо? — на совершенно правильном русском, но вместе с тем как-то очень мягко поинтересовался интеллигентный господин.
По его лицу блуждала грустная, немного насмешливая улыбка. И как только я умудрился не заметить, что кто-то подошел совсем близко?
— Простите, — начал я и резко осекся.
Уж слишком примечательное название имела книга, раскрытая в руках моего невольного собеседника: «Двадцать шесть тюремъ и побегъ с Соловковъ»! Поэтому вместо дежурных фраз извинений я без всякого вежества выпалил:
— Нельзя ли мне посмотреть вашу книгу поближе?!
— Вам так близка эта тема? — господин на секунду замер, очевидно прикидывая, как лучше ответить на подобную грубость, но все же протянул требуемое.
— Безусловно! Прошу меня извинить, — я запоздало вспомнил о правилах приличия. — Мне удалось бежать из концлагеря в Кеми всего несколько месяцев назад!
— Вот как?! Знаете ли, молодой человек, мне тоже случилось побывать в тех краях, да не по своей воле! Двух лет не прошло… Ах да, позвольте представиться: Борис Леонидович Седерхольм,[252] прошу, как говорится, любить и жаловать.
— Обухов, Алексей, — торопливо пробормотал я. — Вы тоже смогли бежать из Кемперпункта?!
— Нет, разумеется нет, — тихо рассмеялся мой новый собеседник. — Староват уж для таких подвигов. За меня как финского подданного вступилось правительство, друзья из посольства подсобили опять же, но… Чуда пришлось ждать два года, сперва в Бутырке, а потом на самих Соловках. Чудом на последнем пароходе выскользнуть успел, перед зимовкой уж с жизнью прощался. Знаете, я ведь целую книгу воспоминаний написал об этом, только недавно передал рукопись в парижское издательство.