Первой ошибкой Островского стало то, что он попытался развеселить Елену Малш теми же самыми КВНовскими репризами, что и Афанасьеу, но только двумя днями позже.
– Ой, какой ты остроумный, Викеша! – хихикала Елена, но мысленно уже отметила, что Афанасьеу оказался проворнее и ухватистее хотя бы в плане воровства реприз.
Второй ошибкой Островского явилась полная его убежденность, что в альянсе мужчины с женщиной мужчина всегда главный.
– Ну конечно же, главный, Викеша! – подпевала Елена, но тут же вспоминала слова Афанасьеу, который вчера стоял перед ней на коленях: «Ты мой ‘лавный путеводитель в жизни, моя любоу! Ты – мой ‘енерал!»
Третья ошибка Островского заключалась в том, что, выходя из женского корпуса общежития, он невнимательно смотрел на кусты, что разрослись у самого фасада. За ними прятался Афанасьеу. И как только Викентий возвращался обратно к себе, Афанасьеу тут же, подарив вахтерше половину сиреневого букета, поднимался к разогретой Елене. Ему удалось преодолеть такое чувство, как ревность, что позволило в жизни быть гибче и толерантнее. А вот Островский своей ревности так и не преодолел. В дальнейшем они конечно же установили слежку друг за другом, но и тут Афанасьеу действовал изощреннее. И если Островский поздно вечером попросту стучал в комнату, где жил кубанский казак, чтобы удостовериться, что тот ночует на своем месте (а то и пригрозить, чтобы нигде не шлялся), то Афанасьеу обычно посылал в разведку одногрупника в комнату Островского с просьбой закурить, отсыпать сахара или чайной заварки, а то и задержать соперника за игрой в преферанс.
Четвертая ошибка Островского. Он не сумел грамотно снять квартиру. Когда дух поражения уже витал в воздухе и, по опросам общественного мнения, шансы его были один к четырем, Островский пошел на крайность. Договорился о съеме квартиры в районе метро «Кантемировская», чуть ли не силой завел туда Елену и запер ее вместе с дефицитными консервами. По вечерам приходил с цветами, купленными на последние аспирантские деньги, молча сидел перед ней и гладил ее руку (ох, эти запоздалые элементы нежного романтического ухаживания!). Этот период времени, вообще говоря, мог стать переломным, как сражение в Арденнах во время Второй Мировой войны. Выросшая на тыквенных семечках и бабских сплетнях, Елена Малш вдруг впервые ощутила себя похищенной принцессой, и Викентий своим поступком напоминал девушке о некогда читаных «Руслане и Людмиле», «Спящей красавице», а то и лермонтовской «Белле».
Но тем не менее, когда под окнами появлялся Афанасьеу, прознавший о месте заточения своей любимой, и молча укоризненным взором смотрел на нее, ей вспоминался еще и Гомер со своей легендой о Троянской войне, в которой кубанский казак мог исполнить роль Париса, а Островский, соответственно, ревнивого Менелая. Вот только жаль, что Ахиллы, Гекторы и Аяксы совершенно не собирались принимать участия в боевых действиях, а сидели в общаге и пили «жигулевское» пиво. А когда шли в туалет, то ударялись головой об дверные косяки. «Какие же они все бессердечные и равнодушные к женской красоте, кроме Александра и Викентия», – сокрушалась Елена. К вечеру опять приходил Викентий. Кубанский казак из-под окон исчезал. И опять – цветы и поглаживания руки. Спящая красавица – Белла. Пушкинская Людмила – Белла… Белла… А Островский? Может быть, он – Печорин? Через четыре дня все закончилось. Хозяин квартиры пришел вместе с милицией и выгнал Островского.