– А я думал, у всех женщин на уме одно и то же…
Она не обижается, улыбается снисходительно.
– Уж точно – не одно… Понимаешь? Любовь копить надо. Чтобы потом зараз всю отдать. Но так отдать, чтобы мир перевернулся! А потом опять – копи себе потихоньку. Но только я сейчас другим занята. Я жизнь вашу московскую хочу переупрямить!
– В политику, что ли, податься вздумала?
– Да Господь упаси! Политика она ничего нигде не выправляет. Я дело большое хочу организовать. И через это дело все вокруг выправить. Сеть рынков, если хочешь знать, я тут хочу спланировать и построить. Сеть новую, не такую, как сейчас. С подземной окружной дорогой! С вертолетной доставкой свежих грузов! И сперва по всему Южному округу Москвы такую сеть иметь я хочу, а потом – по всей столице. Честную сеть, не воровскую! Сама хозяйкой буду. Не грязной потаскухой – властной особой. Буду такими вот широкими вилами орудовать: все дрянное прокалывать насквозь, все пригодное охапками в амбары кидать!
И побежали через Каширский муторный рынок веселые вагончики и мопеды, полетели пассажирские стрекозы, похожие на вертолеты, запрыгали громадными скачками кузнечики, напоминающие парапланы.
Поплыли по обводной московской реке груженные радостным скарбом светопрозрачные рыбы, а внутри рыб россыпью крохотных фонарей горели апельсинного цвета икринки. Рыбам вослед заскользили узкие лодочки с бесшумными моторами и одетыми по сезону обезьянками у руля. Подтянулись к рынку, кланяясь всем кошкам и собакам, а также тем, кто слабее и ниже их, неизгрызенные чванством люди. Денег из карманов они не вынимали, только кивали на товар, тот заворачивали, паковали, безо всякой матерщины грузили на самодвижущиеся тележки.
Хлынули на рынок беззаботной гурьбой и дети. Не боясь окриков и тычков, стали перебирать горы цветной одежды, натягивать на уши зимние колпачки с кисточками, прикладывать к щекам пушистые красно-белые шапочки!..
Арина снова сует вилы в костер, шерудит сгоревшими головешками.
И продолжает высказываться.
Речь ее льется чуть сбивчиво, не по-книжному ярко, с неравномерными, но от этого особенно приятными ритмическими паузами.
По временам речь Арины кажется овеществленной, предметной. Такая речь убеждает помимо смысла: красотой, сладким полетным весом. Вдруг начинает казаться: как Арина говорит – так оно все и будет!
Огонь потихоньку слабеет.
Искры, летевшие изо рта говорящей, делаются прозрачными, потом вообще исчезают.
В золе остается только металлическая оплетка ящиков.
Арина по очереди поддевает комки оплеток вилами.
Стальные ленты свернулись, стали внезапно напоминать вязь кириллицы: сто тысяч раз прокаленную, неразрушимую!