Вдруг весь флот увидел на берегу чёрную толпу, среди которой блестели факелы и сверкало оружие; потом факелы погасли, и воцарился совершенный мрак.
По приказу адмирала на суда был передан сигнал быть настороже; были погашены все огни; матросы и солдаты легли ничком на палубе, держа наготове топоры. Отважные пушкари с фитилями в руках стояли подле пушек, заряженных гранатами и двойными ядрами. Как только адмирал и капитаны крикнут: «Сто шагов!» – что означает расположение неприятеля, – они должны палить с кормы, борта или носа.
И слышен был голос адмирала Ворста:
– Смерть тому, кто громко скажет слово.
И капитаны повторили за ним:
– Смерть тому, кто громко скажет слово.
Ночь была звёздная, без луны.
– Слышишь, – тихо, точно дуновение призрака, говорил Уленшпигель Ламме, – слышишь голоса амстердамцев и свист льда под их коньками? Бегут быстро, слышен их разговор. Они говорят: «Бездельники гёзы спят. Наши теперь лиссабонские сокровища». Зажигают факелы. Видишь их осадные лестницы, и гнусные рожи, и длинную полосу наступающего отряда? Человек с тысячу, а то и больше.
– Сто шагов! – крикнул адмирал Ворст.
– Сто шагов! – крикнули капитаны.
Раздался грохот, точно гром с небес, и жалобные крики на льду.
– Залп из восьмидесяти орудий сразу, – сказал Уленшпигель, – они бегут. Видишь, факелы удаляются.
– В погоню! – приказал адмирал.
– В погоню! – приказали капитаны.
Но погоня длилась недолго, так как беглецы имели сто шагов в запасе и ноги перепуганных зайцев.
И на людях, кричащих и умирающих на льду, были найдены драгоценности, золото и верёвки, приготовленные для того, чтобы вязать гёзов.
И после этой победы гёзы говорили:
– Als Got met ons is, wie tegen ons zal zijn? – Если Бог с нами, то кто против нас? Да здравствуют гёзы!
Между тем через день наутро адмирал Ворст беспокойно ждал нового нападения. Ламме выскочил на палубу и сказал Уленшпигелю:
– Отведи меня к этому адмиралу, который не хотел тебя слушать, когда ты предсказывал мороз.
– Иди без проводника, – сказал Уленшпигель.
Ламме отправился, заперев кухню на ключ. Адмирал стоял на палубе, высматривая, не заметит ли он какого движения со стороны города. Ламме приблизился к нему.
– Господин адмирал, – сказал он, – смеет ли скромный корабельный кок высказать своё мнение?
– Говори, сын мой, – сказал адмирал.
– Ваша милость, – сказал Ламме, – вода тает в кувшинах, птица стала нежнее, с колбас сошёл иней, коровье масло размякло, деревянное стало жидко, соль слезится. Дело к дождю, и мы будем спасены, ваша милость.