– Бедное нежное тельце, – сказал Ламме. – О, позорное пятно на твоём брачном наряде.
– Ламме, – сказала она, – он говорил от имени Господа и святой матери нашей, католической церкви: могла ли я ослушаться его? Я любила тебя всегда, но под страшными клятвами принесла Пресвятой Деве обет не отдаваться тебе. Но я была слаба всё-таки, слаба к тебе. Помнишь гостиницу в Брюгге? Я была у Калле, ты проехал мимо на осле вместе с Уленшпигелем. Я пошла за тобой следом; у меня были деньги, я ничего на себя не тратила; я увидела, что ты голоден; моё сердце потянулось к тебе, я почувствовала жалость и любовь.
– Где он теперь? – спросил Уленшпигель.
Каллекен ответила:
– После следствия, произведённого по приказу магистрата, и преследований со стороны злых людей, брат Адриансен вынужден был оставить Брюгге и нашёл пристанище в Антверпене. Мне говорили на корабле, что мой муж взял его в плен.
– Что? – закричал Ламме. – Монах, которого я откармливаю, это…
– Да, – ответила Каллекен, закрывая лицо руками.
– Топор! Топор! – кричал Ламме. – Убью его, с торгов продам на сало этого похотливого козла. Скорее назад на корабль. Шлюпку! Где шлюпка?
– Это гнусная жестокость – убивать или ранить пленника, – сказала Неле.
– Ты так зло на меня смотришь; не позволишь? – сказал он.
– Да, не позволю, – сказала Неле.
– Хорошо. Я не причиню ему никакого зла; мне только выпустить его из клетки. Шлюпка! Где шлюпка?
Они спустились в шлюпку. Ламме поспешно грёб и в то же время плакал.
– Ты удручён, муж мой! – сказала Каллекен.
– Нет, я весел: ты, конечно, меня никогда уж не покинешь?
– Никогда, – ответила она.
– Ты говоришь, что осталась чиста и верна мне; но, радость моя, дорогая Каллекен, я жил только мыслью найти тебя, и вот, из-за этого монаха, во всех наших радостях отныне будет яд, яд ревности… В минуту грусти или даже утомления я непременно буду видеть, как ты, обнажённая, подставляешь своё тело этому гнусному бичеванию. Весна нашей любви была моя, но лето досталось ему; осень будет пасмурная, скоро за ней придёт зима и похоронит мою верную любовь.
– Ты плачешь? – спросила она.
– Да, – ответил он, – оттого, что прошлое не вернётся.
Но Неле сказала:
– Если Каллекен была верна, ей следовало бы теперь уйти от тебя за твои злые слова.
– Он не знает, как я его люблю, – сказала Каллекен.
– Правда! – вскричал Ламме. – Так приди ко мне, красавица, приди, жена моя, – и нет уж ни пасмурной осени, ни зимы-могильщика.
Он видимо повеселел, и так они вернулись на корабль.
Получив у Уленшпигеля ключи от клетки, Ламме отпер её. Он хотел вытащить монаха за ухо на палубу, но не смог; он попытался заставить его пролезть боком, но тоже не смог.