Но Гудо только глубже надвинул капюшон.
* * *
– Какой скучный день, – зевнул Даут, – Итак подсчитаем! Выпороли мясника за то, что продал шкуру буйвола не дубильщику кожи, как велит слово бея, а заезжему купцу из Маниса. А слово бея велит каждому мяснику продавать кожу дубильщикам. А тем можно продавать кожу только кожевникам – сапожникам, седельщикам, шорникам. И только тогда, когда у них не будет спроса на изделие, продавать заезжим купцам. Выделанную кожу, но не сырую шкуру! Важное нарушение. Но наказание так себе – тридцать плетей, чтобы к вечеру опять мог работать.
Это раз!
Прибили правое ухо амаля[172] Малика к двери его дома, чтобы не занижал цены на скупаемое у селян зерно. Пусть так стоит до утра. Этот старик выстоит. У него большая семья. Будут по очереди главный зад семьи поддерживать. Так что ухо старик Малик спасет.
Это два!
Отсекли пальцы правой руки торговцу шелками Мустафе ровно на столько, на сколько он недомеривал ткани. Жаль, что мало не домеривал.
Это три! И это все!
И что же я доложу великому визирю? На базаре его столицы в общем все хорошо? Торговля честная и обильная? И даже его бадджи[173] не берет сверх меры того, что положено. И что мне делать с этими честными людьми еще несколько недель? Может, кому на будущее руку отрубить или повесить?
А ты заметил Гудо как все дешево на столичном базаре? Пол туши жирного барана – и всего десять акче! За два акче можно купить хлеба на весь день для десяти человек! Даже вязанка дров – всего одна маленькая серебряная монетка акче!
А сколько товара. И какой товар! Просто загляденье. Ты видел, какие прекрасные ткани научились делать в Бурсе. Не зря Алаеддин притащил сюда лучших мастеров. А какой бархат и парча. А шелк! Шелк-то какой! Особый – бурский, отливается серебром как вода при лунном свете. А какие ковры. Не зря к нам даже из Египта купцы наведываются. Говорят дворец их главного мамлюка[174] от пола до потолка украшен нашими коврами. А эти медные и серебряные кувшины и тазы. А гончарные изделия!
Даже жаль кому-то руки рубить. А главное не за что!
А впрочем, каждый купец, даже мусульманин, в душе хитрец и обманщик. Каждый ремесленник ловкач, а каждый нищий – вор.
Хочешь, я тебе это докажу, Гудо?
Гудо страшно желал в этот миг сбросить с головы свой капюшон и вытереть мокрые от пота волосы и лицо. Но он не желал привлечь к себе еще большее внимание своим жутким обличием. Хватало и того, что многие издали указывали на него рукой и шептали соседу: «синий шайтан». Да, неприятно было стоять Гудо посреди шумного рынка Востока, в безделии переминаясь с ноги на ногу, под суровыми взглядами торгового люда. Это не рабочее место палача Витинбурга на помосте у позорного столба. Там он был при деле и власти и зорко следил за порядком и честной торговлей. Здесь он просто «синий пес», разговорчивого к своему животному, хозяина. Но и там и тут на его показывали пальцами как на человека, проклятого Всевышним.