Разумеется, ни стихов, ни басни, ни прозы - короче, ничего я не знал, только от желания весь трясся. И вот что-то она, Вера Николаевна, во мне углядела. Потому что не выгнала, а велела выучить хотя бы басню и прийти завтра.
...На что я надеялся, когда поступал, не знаю. Мне уже 21 год был! И среди поступающих считался я большим переростком. Те - со школьной скамьи.
Ну, как я басни в панике, в спешке добывал, это вообще разговор особый. Подряд ко всем прохожим, к совершенно незнакомым людям, на улице стал приставать: нет ли у кого басен на время? И надо же - нашёлся один хороший человек. Повёл к себе домой и дал книжку Крылова. И вот, у себя уже, листаю я её лихорадочно. И все басни - длинные!.. А экзамен - уже на утро.
Всю ночь учил - такую басню отыскал всё же, которая в книге покороче показалась. "Белка в колесе". Ещё стихотворение Лермонтова получше вызубрил. "На смерть поэта"... А утром вдруг оказался зачисленным! Я понимаю так, что авансом. Потому что читал я ужасно. Просто бездарно. Но с душой, правда.... И являл я собой там нечто вроде пылающего факела.
Может быть, меня даже из милосердия взяли: побоялись, что я тут прямо, у них на глазах, и помру. И все ведь, кто прослушивал, были против меня! Кроме Веры Николаевны. Вера Николаевна стала моим первым учителем - она оказалась одной-единственной в институте, кто сразу и навсегда поверил в моё будущее.
Но стеснительность моя, несмотря на морское прошлое, долго ещё давала о себе знать. Стоило Вере Николаевне Сундуковой испытующе поглядеть на меня, как я тут же покрывался краской. Только на пятом десятке я научился как будто владеть собой так, чтобы не краснеть, да и то... Скорей всего, не вполне.
И в институте тоже: ну до того чувствовал себя неумелым в том, что легко делается другими, которые много младше! Пока шли всякие там этюды... Никак не мог я понять всех этих глупостей - работы с воображаемыми предметами. И тяжело мне, и стесняюсь я чего-то, и боюсь. Они, юные, легко всё это делают, играючи! А у меня за плечами груз - он же на меня давит: и ремеслуха, и погибшие сейнера, и много ещё чего... Ну, не могу я, как они, да и всё тут! Я столько всего перевидел, а тут - в эти бирюльки надо как-то там играть...
В общем, был таким великовозрастным дуболомом. И сам понимал, что всё у меня идёт - из рук вон плохо. Можно было, конечно, сто раз плюнуть, бросить институт. Но вокруг - представить даже трудно, какие талантливые ребята находились вокруг. Да просто быть рядом с ними - уже счастьем казалось. Я готов был хоть с алебардой на сцене молча стоять, лишь бы - с ними.