А потом она наткнулась на карандашный портрет Беатрис.
Он был вклеен в дневник. Под ним стояла дата 20 июня 1867 года и подпись Леонарда. Восхитительный эскиз, выполненный с любовью. На этом рисунке она представала даже более красивой, чем в действительности. Леонард подчеркнул открытость ее взгляда и легкую, таинственную улыбку на губах. А под эскизом рукой Леонарда — Кэрри сразу узнала его почерк — была приведена цитата из «Песни песней» даря Соломона.
Кэрри тихонько прочитала ее вслух. Затем следовала строчка, написанная рукой Беатрис:
«Это мой возлюбленныйи это мой друг.»
Потом еще один отрывок из «Песни песней», теперь уже почерком Леонарда.
Это была своеобразная игра, с которой Кэрри уже встречалась в других дневниках. Но слова были для нее новы. Никогда прежде она не видела этих слов, которые, без сомнения, были величайшими песнями любви, когда-либо написанными.
Слегка нахмурившись, она задумчиво коснулась пальцем улыбающихся губ на портрете.
Читай внимательно и вникай в смысл.
Она медленно перевернула страницу.
Солнце уже норовило спрятаться за вершины гор, а ветер, утомленный за день, устало затих к тому часу, когда она дочитала последнюю ужасную запись. Кэрри долго сидела, глядя перед собой невидящими глазами, сцепив руки и сложив их на книге, раскрывшей свою мучительную тайну. Перед ее мысленным взором всплыли залитые слезами строчки, написанные Беатрис. Кэрри вспоминала их снова и снова. Это были уже не ликующие о счастливой взаимной любви строфы «Песни песней», а мольба отчаявшегося и безутешного сердца:
«О, верни мне брата моего!
Играть одна я не могу:
Приходит лето во цвету…
Где я теперь его найду?»
Он ушел, ушел навсегда. Покончил с собой.
Потому что не мог простить себе, что Беатрис, его сестра, его любовь, его голубка, его чистая и целомудренная Беатрис зачала их ребенка.
Генри. Несчастный, лишенный рассудка, которого Беатрис горячо любила всю жизнь и которому оказывала больше внимания, чем другим своим детям. Генри, который провел свою жизнь в том самом доме, где был зачат в греховной кровосмесительной любви.
А что если наказание падет на другого? Невинного? — спрашивала ее Мерайя.
Двигаясь как сомнамбула, она вдруг обнаружила, что поднимается по лестнице и открывает дверь в башенную комнату. Кровать была все еще не застелена. Простыни измяты, подушки в беспорядке разбросаны. Сегодня утром они с Лео занимались любовью, неистово, со страстью, граничащей с жестокостью, так, что у нее остались синяки, а острое наслаждение тесно переплеталось с мучительной болью, но она умоляла любить ее снова и снова. Они занимались любовью — впрочем, они делали это с самого начала — в той самой постели, которую Беатрис делила с Леонардом.