— Фашистскую партию? — спросил Хьюго с нескрываемым отвращением в голосе. — Здесь?
— Да. Разумеется, фашистскую партию. — Спенсер Феллафилд, прищурившись, посмотрел на сына. — Ты имеешь что-нибудь против?
— Естественно, будь оно проклято! Извини, папа.
Бровь Спенсера едва заметно приподнялась, и Хьюго рассердился на себя за свою невыдержанность. Но он продолжал с еще большей резкостью, чем ему хотелось бы:
— Мосли — ничтожный человек, папа, и ты должен это знать. А что касается фашистских молодчиков — неужели тебе хочется, чтобы армия бойскаутов-антисемитов маршировала по нашим улицам и отдавала команды — что нам делать и о чем нам думать? И пожалуйста, избавь меня от поучений по поводу Муссолини и его итальянских последователей. В жизни есть более важные вещи!
Между ними возникла стена молчания.
— Хьюго, твой упрощенный, если не сказать, детский, взгляд на вещи иногда бывает занимательным. Но не всегда.
Густая краска залила лицо Хьюго. Он мелкими глотками потягивал вино.
Отец поднес свой бокал к свету, оценивающим взглядом рассматривая рубиново-красный напиток.
— Фашисты вовсе не являются антисемитами. — Он сделал один глоток. — По крайней мере, не в большей степени, чем все остальные.
— Пожалуйста, говори только за себя.
Отец метнул на него взгляд — острый, как лезвие бритвы.
— Я всегда так поступаю.
Хьюго залпом выпил вино, не обращая внимания на хмурый и недовольный вид отца.
— Как ты можешь говорить, что они не антисемиты? Этот Гитлер — буйнопомешанный. Он ненавидит евреев.
— Как и многие другие. Адольф Гитлер, насколько я понимаю, отстаивает свое право провести чистку в национальном масштабе.
Хьюго презрительно фыркнул.
— По моему мнению и по мнению многих других, он также является нашей лучшей защитой против коммунистической заразы, которой я сопротивляюсь, как могу, ты это знаешь. А также против либерального социализма, к которому я питаю еще большее отвращение, о чем ты тоже должен помнить. Нельзя допускать, чтобы Европа — да и весь мир в целом — вновь оказались ввергнутыми в хаос. Если Гитлер сумеет навести порядок в Германии, как это сделал Муссолини в Италии — чего же желать лучшего?
— Неважно, какой ценой?
— Абсолютно верно.
Хьюго подошел к графину и налил себе еще вина.
— Какие гнусные убеждения.
Тишина, воцарившаяся в комнате после этих слов, была красноречивой. Он обернулся. Спенсер Феллафилд изумленно уставился на сына.
— Это твои слова, Хьюго? Или они принадлежат кому-то другому? Кто, хотелось бы мне знать, учит тебя разбираться в тонкостях мировой политики?
Хьюго откашлялся.