В пятницу, после большого богослужения, правоверные двинулись в поход по извивистым улицам Перы. Мужчины и мальчики, достигшие семилетнего возраста, шли с факелами в руках. Толпа, разрастаясь от квартала к кварталу, превращалась в бурный поток. Ревнители чистоты нравов врывались в дома, пользующиеся дурной репутацией, вытаскивали за волосы проституток и сводниц и предавали притоны разврата огню. Одну шлюху, настолько толстую, что она с трудом передвигалась, привязали к столбу и высекли, превратив ее жирные ягодицы в кровавое месиво. Обнаружив в одном из притонов гермафродита, беднягу раздели донага, обрили и, оплевав с ног до головы, сунули в бочку с дерьмом. Но особое неистовство мстителей возбудила некая карлица, которая, по слухам, находилась в тесных сношениях с главным белым евнухом и являлась важной потайной пружиной многих интриг. На следующее утро стая бродячих собак обнаружила злополучную карлицу плавающей в собственной крови и перемазанной фекалиями. Лицо ее было разбито, все ребра переломаны, но каким-то непостижимым образом в женщине еще теплилась жизнь.
Лишь после того, как стало ясно, что уличные мстители готовы обрушить свою ярость на представителей высших сословий и угроза совершить набег на дворец может стать реальностью, субаши решили вмешаться. Одиннадцать зачинщиков беспорядков были арестованы. В тот же день они были повешены, а тела их выставили на всеобщее обозрение. К тому времени чума наконец оставила город. За то время, пока она свирепствовала в Стамбуле, пять тысяч семьсот сорок два человека перекочевали из своих жилищ на кладбище.
Примерно в то же время Джахан получил еще одно послание, на этот раз подписанное капитаном Гаретом. Через дворцового поваренка мальчик передал капитану несколько монет, надеясь, что тот на время оставит его в покое. Джахан был настолько поглощен собственными неприятностями, что пропускал мимо ушей печальные городские новости.
Меж тем место покойного великого визиря занял Лютфи-паша, тот самый человек, что некогда отыскал мастера, сумевшего возвести мост через реку Прут, но впоследствии разошелся с зодчим во мнениях. А поскольку главный придворный строитель к тому времени уже достиг преклонных лет, место его занял не кто иной, как архитектор Синан. По городу ходили слухи, что эти двое, визирь и зодчий, не слишком хорошо ладят друг с другом и ныне волею судьбы они поставлены в такое положение, что схватки просто не избежать. По всей видимости, Бог хочет узнать, кто из них сильнее, говорили люди.
Величественный Ипподром, краса и гордость Стамбула, был местом, где на протяжении не одной тысячи лет устраивались празднества, собиравшие шумные толпы зрителей – мужчин всех возрастов. Если зрелище приходилось им по душе, они разражались одобрительными возгласами и смехом; если же представление не нравилось – сопровождали его громким топотом и проклятиями, бросая на арену все, что попадалось под руку. Со времен императора Константина нравы толпы почти не изменились: она по-прежнему жаждала развлечений, но угодить ей было делом нелегким.