Георгий Маркович Корниенко, работавший в то время вместе с Ахромеевым над книгой, вспоминает, что публично выступать лично против президента Сергей Федорович считал неэтичным, поскольку был «при должности»: советник же его!
Трижды писал заявления о собственной отставке. Ссылался на ухудшение здоровья, на последствия ранения и контузии, что было правдой. Но еще большая правда была в том, что должность советника при главном руководителе государства, на которой он надеялся сделать для государства немало полезного, теперь, в критической ситуации, не позволяла ему сделать, может быть, самое необходимое — во всеуслышание выступить против этого руководителя.
А Горбачев не давал ему отставки, думаю, именно потому, что знал: тогда-то уже он будет выступать без всяких «самоограничений». Кстати, следующую свою книгу Ахромеев собирался написать о Горбачеве. Представляю, какая это была бы книга!..
Но 19 августа ринется в Москву не против Горбачева лично выступать. За Отечество!
Ему, остававшемуся официально Президентом СССР, через три дня напишет:
«Дело в том, что начиная с 1990 года я был убежден, как убежден и сегодня, что наша страна идет к гибели. Вскоре она окажется расчлененной. Я искал способ громко заявить об этом».
И тут же, опять-таки как советник президента (не освобожденный от этой проклятой должности!), пишет о своей ответственности за участие в работе ГКЧП…
Мне давно хотелось услышать из уст Горбачева, а что он чувствовал, когда узнал о трагической смерти Ахромеева, что чувствует и думает в связи с этим теперь.
Поймать в Москве бывшего президента страны, а ныне — личного фонда очень нелегко. «10 сентября Михаил Сергеевич улетает в Германию. Вернется только 25-го. Но 30-го опять улетит. В Америку. Это до 12 октября. А 19-го снова в Америку»…
И все-таки, после четырехмесячных настойчивых моих звонков, разговор состоялся. Что же услышал я?
Горбачев, по его словам, тяжело пережил смерть Ахромеева. Относился к нему с большим уважением и доверием. Он повторил это два раза: «Я верил ему». Назвал человеком морали и совести: «Покраснеет, но прямо скажет все, что думает». А прилет его в Москву тогда, в августе, воспринял «как удар».
— Это была тяжелая ситуация для президента и Генсека. С одной стороны, близкие люди выступили против. С другой — набирала силу российская власть, российское руководство, они считали, что они на коне. Я должен был пойти на российский Верховный Совет…
Разговор все дальше уходил от Ахромеева — Горбачев говорил о себе, и пришлось прервать его вопросом, который особо меня волновал: