Бухта пряталась за небольшой рыбацкой гаванью. Генри вынес велосипед на каменистый берег и прислонил его к расколотому камню, как всегда делала Марта. Куртку с капюшоном повесил на руль. Белье он аккуратно положил рядом с велосипедом – опять-таки, как это делала Марта. Потом Генри посмотрел на холодно светящееся море. Интересно, съели ли рыбы тело Марты или его течением принесло сюда? Осталась ли на трупе одежда? «Как по-дилетантски я все это сделал, – подумал Генри. – Да и вообще, зачем я это сделал?» Мерно рокотал вечный метроном прибоя, облизывая прибрежные камни и медленно, но верно превращая их в песок. Марта всегда любила море. За что, собственно?
Как и предвидел Обрадин, через полчаса «Мазерати» проехал под его окнами в обратном направлении. Фары были по-прежнему выключены. В зеленоватом свете визира Обрадин отчетливо увидел сидевшего за рулем Генри. По зрелом размышлении Обрадин решил, что у поэта имелись веские основания поехать к бухте с выключенными фарами. Например, в поисках нужного слова, и это было лишь одно из убедительных объяснений. Поиск нужных слов выгонял Флобера на улицу, Пруста укладывал в кровать, а Ницше доводил до безумия. Так почему, собственно, Генри Хайден должен был избегнуть подобной участи? Эта цепочка изящных рассуждений успокоила Обрадина. Когда шум мотора стих, Обрадин улегся рядом с женой и тотчас уснул.
Перед самым восходом солнца Генри вернулся домой. Пес ждал его на прежнем месте и потрусил за хозяином в дом. В камине Генри сжег купальник Марты. Он сел в кресло и принялся смотреть, как горящий полиэстер превращается в маленький огненный клубок. Потом он превратился в крошечный комочек – этот купальник, купленный в неприлично дорогом магазине в Сан-Ремо. Купальник очень шел Марте, подчеркивая ее стройную, но не тощую талию. Она вертелась в нем перед зеркалом, радуясь, как дитя. Потом они пили кампари и подписывали открытки. Счастье можно почувствовать только вместе, думал он тогда. Но теперь все это кануло в прошлое, превратившись в обугленный черный комочек.
Сквозь жар огня Генри продолжал чувствовать онемение в правой половине лица. Онемение распространилось на щеку и крыло носа. Он пощупал кожу лица. «Я гнию, – констатировал он равнодушно, – гнию изнутри. Что ж, и поделом».
Наверху раздалось царапание мелких острых когтей.
– Марта?
Генри из сада вошел в дом. Присев на скамеечку у крыльца, он снял резиновые сапоги, прислушался и посмотрел на часы. Было около девяти.
Собственно, она, наверное, еще спит, но, странное дело, велосипеда на месте не оказалось. Он не стоял у стены за дверью. На плите уже томилось рагу, и Генри сбегал в огород, чтобы выдернуть с грядки пару луковиц шалота. Лук он положил на стол, рядом с красиво упакованными часами «Патек-Филипп».