– Но жизнь состоит не только из этого, Хуан. Это часть жизни. Жизнь другая. Жизнь такая, какой мы создаем ее. В чем вина тех, кто родился, как родился? Но нужно жить, как живется, Хуан! Только по действиям я сужу каждого, кто… И до сих пор ты был для меня человеком с честью.
– Очень любезны эти слова из твоих уст, – мягко пошутил Хуан.
– Я не хочу быть любезной! – раздраженно отвергла Моника. – Я не пытаюсь говорить приятное, я говорю о чувствах, о том, что думаю, что есть в душе!
С рассеянным выражением Хуан снова взял поводья и посмотрел на извилистый спуск между камнями, освещенный ясной луной. Если бы он повернулся и взглянул в глаза Моники, которая страстно смотрела на него, то все бы изменилось. Если бы сердце, слепое и глухое в этот миг, ощутило биение сердца женщины, которое стучит рядом, то он бы поверил, что среди ночи рассвело, почувствовал, что наконец насытилась его безмерная жажда любви и счастья, переполнявшая с детских лет. Но он не повернулся. Возможно, боялся посмотреть в лицо Моники, обнаружив его суровым и холодным, или даже хуже: увидеть в ее глазах образ другого мужчины. Поэтому, не глядя на нее, он тронул нервную спину лошадей кончиком кнута, и с глубокой грустью мягко сдался:
– В конце концов, ты всегда меня обезоруживаешь. На самом деле, тебя не в чем упрекнуть, Моника. Ты чистая, откровенная, наивная и человечная, до мозга костей самоотверженная и жертвенная.
– Не хотелось бы быть только этим, Хуан.
– Конечно. Мы все хотим место под солнцем, право на счастье, но некоторым из нас судьба отказала в этом, как будто проклятие осудило нас на вечную мглу.
– На вечную, Хуан? Ты считаешь, что никогда не будет света в наших сердцах и жизнях? Думаешь, никогда не рассветет в наших душах?
– Неправильно объединять «нас». Наши души идут разными путями, Моника, для меня нет надежды, но не могу сказать, что ее нет для тебя.
– Почему жизнь так жестока, Хуан? Почему мы родились страдать, пресмыкаться перед болью и грехами?
– Теперь ты говоришь то, чего не должна. Не думаю, что мы родились, чтобы пресмыкаться. Мы должны встать на ноги во что бы то ни стало. Ты, возможно, чтобы быть счастливой. Мне достаточно поддерживать существование, сурово шагать по миру, зная, что он негостеприимный и скорбный… – Вскоре Хуан остановился, и глядя на свою жену встревожился: – Моника, что с тобой? Ты дрожишь.
– Ничего. Немного холодно. Всего лишь немного холодно.
Слезы Моники предательски задрожали в голосе, и правая рука Хуан протянулась, чтобы стереть их, холодные и дрожащие, утешая жизненной силой, касанием, одновременно восхитительным и грубым, и ее глаза прикрылись, как во сне.