В первые два-три года после октябрьского пленума представления и политические взгляды Брежнева претерпевали определенную позитивную эволюцию. Хотя он еще верил своим старым советникам, но начал понимать, что как генеральный секретарь не может полагаться на них одних, должен радикально расширить круг получаемой информации, выслушивать мнения (самые различные) большего количества людей.
По этой причине он, видимо, и начал прислушиваться к Андропову – нетипичному и неординарному представителю круга партийных руководителей. И через Александрова и Цуканова, а иногда и сам лично привлекал к заданиям более широкий круг людей, тоже вещь для партийного аппарата тех лет нетипичная. В то время Брежнев действительно многим интересовался и охотно слушал (читать он не любил, письменный текст воспринимал хуже устного, потому и направляемые ему записки чаще всего просил читать вслух).
Здесь, правда, существовала любопытная закономерность: интересовался новый лидер, слушал и воспринимал то, что относилось к сферам, в которых он считал себя несведущим, и это свое невежество (опять же поначалу) готов был открыто признать: во внешней политике, в какой-то мере в вопросах культуры, даже в идеологии и марксистско-ленинской теории. Зато он был убежден, что прекрасно разбирается в сельском хозяйстве да и вообще в практической экономике, в военных вопросах. И очень хорошо понимает в людях, в кадрах, является знатоком партийной работы. По всем этим вопросам, как я заметил, говорить с ним, пытаться его переубедить было почти бессмысленно.
Как бы то ни было, общими, хотя и разрозненными усилиями значительного числа людей в те первые годы удалось серьезно ослабить влияние на нового генерального секретаря наиболее воинственных сталинистов, включая как отдельных членов политбюро, так и доморощенных теоретиков из его собственной свиты. Давалось это в упорной борьбе.
Одна из самых острых схваток, в которых я участвовал, разгорелась вокруг текста речи, которую он должен был произнести в ходе своей первой в новом качестве поездки в Грузию в начале ноября 1966 года (для вручения республике ордена, конечно). Первоначальный вариант речи был подготовлен под руководством Трапезникова и Голикова и их грузинских друзей. Он представлял собой совершенно бессовестную попытку возвеличить Сталина, снова провозгласить его великим вождем. Получив текст, Брежнев, видимо, в чем-то все же усомнился и передал его Цуканову на «экспертизу». Цуканов, хотя и не разбирался в идеологических тонкостях, хорошо понял, какой скандал может вызвать такая речь. Но хотел вооружиться достаточно основательными аргументами для разговора с Брежневым и попросил меня дать развернутые замечания. Я это сделал. В тот же день он сказал, что назавтра в девять утра меня приглашает Брежнев.