Так что она поборола желание спрятаться от напряжения, которое сгущалось у них над головами, и откинулась на спинку стула. Поднесла к губам бокал, которому уже не грозило превратиться в снаряд, и отпила вина, вызывающе глядя на Майкла.
– Что такое? Неожиданно осознал, что и ты не до конца знаешь себя? Как и я? Но это нормально, когда люди оскорбляют тебя за столом, в автомобиле или на кухне?
– На самом деле, я думаю, что сейчас ты красивее и чувственнее, чем любая женщина, которую я когда-либо встречал.
Такого она не ожидала. И хотя в голове у Тары зашумело от ярости, стрела похоти вонзилась ей прямо в сердце от одной мысли, что он так о ней думает.
Она не могла оторвать от него глаз. Ее взгляд блуждал по его лицу, полным губам, которые она целовала. Она вспомнила, как умело он использовал язык и зубы, чтобы ласкать и покусывать ее, как он входил в нее, заполнял и двигался внутри ее. Тара снова посмотрела ему в глаза, и на этот раз в его взгляде была открытость, незащищенность, доверие и забота. И вдруг щит оказался где-то далеко – вне досягаемости, абсолютно бесполезный. А она – незащищенной и такой доступной.
– Не важно, считаешь ли ты меня лицемером, вижу ли я себя защитником; единственное, что имеет значение, – это влечение. Но в одном я уверен: мы не просто дикие животные, которыми управляет страсть. Так что…
Тара не могла в это поверить, у нее было ощущение, как будто ее сердце билось на блюде рядом с та́пас[5], а Майкл продолжал говорить, словно зачитывал новости:
– Поэтому, какой бы красивой и чувственной ты ни была, эта поездка связана только со свадебным платьем Анжелики. И больше ничего. После обеда я оставлю тебя в покое. Никакого стресса. Никакого напряжения. Ничего, что будет отвлекать твое внимание. Надеюсь, ты справишься.
Отодвинул стул и поднялся – салфетка полетела на стол. Улыбка – скорее, причудливый изгиб губ. Последний глоток вина – бокал опустился на стол. И Майкл ушел, исчез.
Наряд для Барселоны номер три. Вторым был купальник и парео, в которое Тара обернулась, когда томительная тишина в доме и хозяин-мучитель играли в игры разума с тем, что осталось от ее вменяемости. Это заставило ее почувствовать себя нелюбимым ребенком, каким она была в далеком детстве, когда по малолетству не понимала, что маленьких девочек не должно быть слышно, только видно.
Ну, с тех пор она с лихвой наверстала упущенное.
Тара вытащила платье и критически осмотрела его. Яркие завитки на шелковой ткани. Обязательный глубокий V-образный вырез. Она подняла платье повыше. Может быть, слишком глубокий? Задавалась ли она раньше таким вопросом? Тара покачала головой – никогда, только не