Елене Александровне было всего пятьдесят четыре года. В этом возрасте ее мать принимала гостей, мечтала о внуках, варила осенью сливовое варенье, распекала кухарку за пригоревший пирог и чувствовала себя счастливой женщиной со сложившейся судьбой, у которой впереди еще годы тихой счастливой жизни в кругу семьи. Вечерами она вышивала, сидя за столом, или наигрывала что-то на фортепьяно, а ее светло-русые, едва тронутые сединой волосы легкими пушистыми прядями окружали лоб и шею, словно золотой ореол в пламени свечей. То было тихое, счастливое довоенное время. Точнее, дореволюционное. Елена Александровна уже была замужем, Андрюше был всего один годик, и он рос крепким, здоровым мальчиком, и они часто навещали бабушку с дедушкой в имении, когда Роберт Францевич, ее муж, бывал в командировках.
Счастливое было время, безмятежное. А потом был девятьсот четырнадцатый год, потом семнадцатый, далее все годы слились для Елены Александровны в черную череду дней, месяцев, лет. Начиная со дня гибели мужа.
Елена Александровна вновь погрузилась в забытье, и в этой полудреме образы далекого прошлого причудливо смешивались с мрачными тенями настоящего. Выпускной в гимназии, мамины именины, папа с маленькой Леночкой на речке, двадцать второе июня. Начало войны, ужас в глазах людей. Андрюша в шинели с винтовкой возле школы. Андрюша… Где ты теперь, мальчик мой? Жив ли?
Елена Александровна снова разлепила глаза и, повернув голову, взглянула на портрет. Всеволод Михайлович смотрел, как всегда, ласково, с пронзительной жалостью в бездонных карих глазах. Единственный друг. Елена Михайловна за эти годы привыкла к их мысленным диалогам. Гаршин стал ее доверенным лицом, советчиком, ее другом. Именно ему она поверяла все свои невзгоды, которыми не могла поделиться даже с сыном, и он ни разу ее не подводил. И вот и сейчас она взглянула на него в надежде на поддержку и утешение. Отчего-то Елена Александровна была уверена, что, если с Андрюшей что-то случится, Всеволод Михайлович обязательно даст знать. Как? Неведомо. Но даст. Портрет смотрел ласково, ободряюще. Значит, все хорошо. Жив ее мальчик. Ее последняя радость. Все, что оставила ей жизнь. Короткая, полная горестей и потерь. Не такой она виделась юной Елене Александровне, не о такой она мечтала, все они мечтали. Сотни, тысячи разбросанных по всей России, и не только, людей, жестоко вырванных из прежней счастливой жизни. Пережитки, осколки, лохмотья прежнего счастливого мира. Она всегда узнавала «своих» на улице, по одному лишь потерянному взгляду, по выражению лиц, по особому свету, идущему из счастливого далека. Очень часто они прятали глаза и лица, чтобы не выдать себя, но, случайно встречаясь взглядами, словно сливались воедино на мгновение, обмениваясь теплом и добротой, и тут же безмолвно расходились, чтобы не привлечь внимания, не выдать себя. Ужасно. Ужасная жизнь. Страшный мир. И вот теперь новая война, словно кара Божья. Страшнее прежней. Блокада. Голод. И мороз лютый.