– Не-ет. Наша это картина. Наша.
– Груш, да зачем она нам? – пожал плечами Степан. – Да и пообещал я покойнице. Нехорошо это.
Аграфена грозно сверкнула блеклыми запавшими глазами.
– Ты говорил, письмо еще есть, давай сюда, – ставя картину на стол, спросила Аграфена. – Давай сюда. А картину заверни, вон хоть в одеяло. Дорогущая она, сам Репин писал. Он лично ее хозяйке подарил. Золотой был человек. Пожалел бедняжку, ни копейки не взял, – приговаривала она, разворачивая письмо неловкими замерзшими руками. – Та-ак. Дорогой сынок, помни… Та-ак. Будь счастлив, моя любовь… О картине ничего не сказано, – складывая письмо, проговорила Аграфена. – Вот и ладно. Отдашь ему письмо, а картина наша. Понял?
– Понял, – осторожно заворачивая картину в шерстяное одеяло, кивнул Степан. – Только знаешь, нехорошо это мертвых обманывать. Да и слово я дал. Что я, вор какой, что ли, вроде этих чекистов, последнее у людей отбирать? – Степан любил сестру, очень любил. Может, потому и не женился, огорчать не хотел, знал, что Аграфена в душе обидится, так и жили они, два бобыля, после смерти ее хозяйки. Он всю жизнь на заводе проработал, а она после смерти Елизаветы Николаевны при нем, потом на проходную устроилась пропуска проверять.
Характер у Аграфены был крутой, строгий, и Степан ее побаивался, хотя никогда не понимал почему. А может, и не боялся, а просто любил, огорчать не хотел. Потому и не спорил никогда. И в этот раз не хотел, но больно уж не по-людски получалось, покойницу обманывать. Поклялся к тому же.
Но, взглянув на Аграфену и увидев ее строгое неприступное лицо, Степан смутился, оробел и, как часто с ним бывало, решил отложить разговор. Что сейчас судить да рядить, до конца войны еще дожить нужно, а уж там как бог даст. Да и Груша, глядишь, подобреет. И Степан, закутав картину, убрал ее в шкаф и больше к этому разговору не возвращался.
– Проходите, Варвара, – церемонно распорядилась Зоя Спиридоновна.
Одета она была как обычно, никакого намека на траур. Пестрое яркое платье, масса побрякушек, и, кстати говоря, определение «старушка» ей никак не подходило. Слишком уж мощной и внушительной выглядела Зоя Спиридоновна, да и выражение утонувшего в складках тройного подбородка лица было скорее воинственным и капризным, нежели кротким и жалостным.
Зоя Спиридоновна жила в просторной квартире с видом на канал Грибоедова. Сколько в квартире было комнат, Варя не знала, ее всегда принимали в гостиной, хорошо, но несколько старомодно обставленной и оттого очень уютной. Посреди комнаты стоял большой круглый стол, накрытый вышитой скатертью с кистями. И от стола и от скатерти веяло большими семейными сборищами, отчего-то слышался звук патефона и витал дух начала двадцатого века. Высокие часы в футляре и кожаный диван с высокой деревянной спинкой, полочкой для безделушек довершали дореволюционную картину.