Он снова набрал ее номер. Теперь никто не подошел. Видно, старуха спать легла. Степан немного послонялся по квартире. В холодильнике нашел недопитую бутылку «Ахашени», оставшуюся после последнего посещения Макеева. Налил себе в стакан остатки, залпом заглотнул.
Голова не прояснилась, а осталась такая же свинцовая. Старые, еще дедовские, ходики с боем сухо пробили половину одиннадцатого. Торчать одному в пустой квартире стало так тошно, что он решил прогуляться. Вышел на улицу. Накрапывал дождь. Он поймал такси и назвал Васькин адрес — на проспекте Лермонтова.
Макеев открыл дверь и некоторое время смотрел на него, словно не узнавая. Потом опомнился, выдавил вымученную улыбку, пригласил в квартиру:
— Входи, старик. Я тебя не ждал…
Степан прошел в комнату, сел на диван. В телеэкране наяривали на гитарах «Песняры». Длинноусые белорусы пели про березовый сок.
— Вась! Наташка куда-то пропала, — начал Степан глухим голосом, исподлобья поглядев на приятеля. — Уже второй день не могу ее застать нигде. Мне не звонила. И дома ее нет. Не знаешь, где она может быть?
Макеев отвел глаза, притворившись, что его заинтересовала трансляция концерта из Колонного зала Дома союзов.
— Да, старик, всякое в жизни бывает, — невпопад брякнул он.
— То есть как это бывает? Что бывает?
В этот момент из кухни бесшумной кошкой выскользнула Наташа, молча прошла мимо Степана и присела рядом, с Васькой, примостившись на подлокотнике кресла. Положила ему руку на плечо — с таким видом, будто бросала Степану вызов.
И тут только до него дошло… Сердце упало. Он задрожал, как в ознобе.
— Я думала, ты уже догадался, неужели не ясно? — спокойно произнесла она. — Я хотела по-нормальному, без сцен расстаться, а ты… И зачем ты сюда пришел? Неужели ты настолько слеп и глух, что ничего не видишь вокруг себя? Точно слепой котенок, тычешься, тычешься… В следственном отделе над тобой смеются, с квартирами этими дурацкими вляпался. А теперь вот со мной. — Она говорила хлестко, отрывисто, точно выстреливала одиночными из автомата.
Степан смотрел на ее тонкую руку, которая вдруг вспорхнула к Васькиной макушке, на ее стройные ноги, на очертания туго стянутого юбкой бедра и подумал, что еще вчера, да какое там вчера — минуту назад готов был все отдать, лишь бы ласкать ее, целовать ее, слышать ее горячее дыхание и тихие стоны во мраке комнаты…
— Так ты, Степа, ничего и не понял… А мне раньше казалось, ты другой… Сильный, умный, умелый… Ошиблась я в тебе. Извини. Было мне с тобой хорошо, я ведь замуж за тебя собиралась, но теперь вижу: нет, Степа, ты не тот, кто мне нужен, мне нужен другой, не ты… Ты слабый, безвольный, наивный… А жизнь наша такова, что требует быть жестким, расчетливым и циничным. Да-да, Степа, циничным. Каждый за себя. Ты вокруг себя посмотри: как люди живут, чем живут… Ты, Степа, неудачник. При всех твоих талантах и успехах ты… пустоцвет! Так что извини, пришла пора нам расстаться. Я не могу свою жизнь потратить на то, чтобы всякий раз говорить себе: ну ты видишь, Наташечка, опять у него ничего не получилось! — Она говорила все с большим жаром, как будто ее раззадоривали обидные слова, которые она швыряла Степану в лицо. — Срок пришел. Все у нас кончилось. Если у тебя нет, то у меня уж точно кончилось. Я вот с Васей, видишь? — сказала она с расстановкой.