Он медленно двигался по нехоженым зарослям, выбирался на укромные полянки, где находил целые грибные россыпи. Умиротворяющая прелесть этого ленивого занятия увлекла его чрезвычайно. Тем не менее ноги сами вели туда, где он не мог бы стать заметной мишенью для невидимого убийцы. Сержант был профессионалом, а его кровавая и смертельно опасная профессия требовала быть постоянно начеку, постоянно ожидать предательского удара в спину, и потому его слух, зрение, обоняние и осязание давно достигли предельного — звериного совершенства, какое природа даровала лишь первобытным охотникам, и это охотничье — или звериное — чутье до сих пор помогало ему избежать встречи со смертью.
Продолжая методично заглядывать под нижние ветки берез и осин, Сержант невольно стал думать о странностях своей профессии. Он подумал, что, выработав за долгие годы привычку постоянно менять местожительство и умение растворяться в толпе, выглядеть неприметным серым человеком в массе пешеходов любого города мира, он одновременно обрек себя на вечное одиночество, потому что незаметность, ставшая его второй натурой, и вечная неприкаянность не позволяли ему сблизиться с кем-то, довериться кому-то, мужчине или женщине, приобрести надежных друзей, обзавестись домом — теплым устным убежищем, где бы его неизменно ждал покой и отдохновение. Покой… Вот чего он желал больше всего в последние годы — покоя, возможности хотя бы на какое-то время отрешиться от смертельного риска и опасных сюрпризов, поджидавших его на каждом шагу. Сержант поймал себя на ощущении, что даже здесь, в этой глухомани, он не в состоянии забыть о потенциальной опасности. Эта привычка всегда быть начеку уже стала инстинктом. Потому что ничего другого, как выслеживать и убивать добычу, он не умеет.
Даже женщины в его беспокойной неустроенной жизни были всегда кратким эпизодом… Не считая той, первой, о которой он уже почти позабыл. Точнее, заставил себя позабыть. Ее лицо и фигура стерлись из памяти, и лишь временами, не справляясь с обуревавшей его тоской, он мог вызвать из пучины прошлого ее голос.
Вот только имени ее он забыть не смог… Наташа. Наталья. Как же он страдал тогда от ее предательства! А ведь если бы их отношения сложились иначе, все в его судьбе было бы по-другому.
Он присел на кочку, положил рядом потяжелевшую от грибов сумку и закурил, думая о том, как же он и впрямь устал — не телом, а душой. Он не стыдился своих мыслей. Каждый мужик, пройдя земную жизнь до половины, думает о предварительных итогах. А ему и вспомнить-то особенно нечего. Некого. Хотя было два-три романа в Америке, о которых приятно вспоминать.