«Это не важно, Саб, ты чего мне сигару не привез? Это не важно, потому что я тебе покажу – я знаю, что делаю. Родители приходят и уходят, школы приходят и уходят, но что ж рьяной юной душе делать супротив стены того, что они зовут реальностью? Небеса разве покоились на решеньях престарелых дурней? Разве Старцы говорили Агнцу, кого благословлять? – Так складно я не говорил, конечно, но похоже. – Чьи очи размышляют в невымолвенном Да? Кто может сказать окровавленному Барону, как следует проступать со бздовой Америкой? Когда это юноше Нет годится ответом? И что есть юноша? Роза, лебедь, балет, кит, крестовый поход фосфоресцирующих рыбьих деток? Сумах, растущий у путей Бостонско-Мейнской? Нежная белая рука в дитяте лунного света? Потеря милостынного времени? Горшок херотени? Когда предки скажут, что настало время Блага Дарения, и на болоте свет индюшки, и индейская кукуруза, которую носом чуешь, и дым, ах, Сабби, напиши-ка мне стишок».
«У меня тут как раз завалялся один; слушай: „Вспомни, Джек, чтоб мы / не потеряли / Помнишь, Джек, закаты / что мерцали на / двоих смеющихся, плывущих / вьюношах / О! как давно / Помнишь туманы / ранней Новой Англии / солнце било сквозь / деревья и светлицы / Красоты“. Видишь? И еще: „Заря, цветы, что ты / принес домой / маме, а потом опять / опять к реализму“…»
Ликуя выбежали мы из меблированных комнат и двинули вниз по Главной улице Хартфорда к «прискорбному обеденному лотку» и взяли себе индюшачьего особого на голубой тарелочке. Но, ей-богу и ейсусу, расстались все ж у памятника в центре города, он направо, я налево, потому как нам хотелось посмотреть разные фильмы.
После сеанса, огни сумерек, мы снова встретились на том же углу. «Как была картина?»
«Ао, ничё».
«Я смотрел Виктора Мэтьюра в „Просыпаюсь с криком“».
«И?»
«Мэтьюр очень интересный: а на сюжет наплевать…»
«Пошли пивка дерябнем на Главной…»
Там в тот вечер какой-то парень пытался завязать драку с моим старым лоуэллским дружбаном Джо Фортье, ныне механиком вместе со мной. Я зашел в мужскую уборную, блызнул кулаком в дверь мужской уборной разок-другой, вышел, подошел к парню, сказал: «Оставь Джо в покое, а не то я тебя через дорогу зафигачу», – и парень ушел. Сабби тем временем имел с кем-то у стойки бара долгую беседу. А две недели спустя написал мой отец и сказал: «Возвращайся в Нью-Хейвен, мы собираем вещи и переезжаем обратно в Лоуэлл, у меня теперь новая работа в Лоуэлле, у „Ролфа“».
Тогда, как и теперь, я гордился тем, что хотя бы что-то написал. Писательская жизнь покоится вот на таком. Не стану утомлять читателя историей о своем писательском развитии, это и потом можно, но вот история о способах страданья в рабочем мире, включающая в себя футбол и войну.