«Я подумал в такой день приехать к тебе, он же вроде как должен какое-то значение иметь касаемо благодарностей».
«Очень здорово, Саб».
«Ты чего бросил Коламбию?»
«Ненаю, просто надоело об углы биться… Спортсменом-то быть нормально, если думаешь, будто из колледжа что-то получишь, а мне просто не кажется, что я от колледжа что-то получу… Я тут новый рекорд поставил по прогулам, как я тебе писал… Тьфу ты, ненаю… Я хочу писателем стать… Погляди, какие я тут рассказы пишу».
«Это просто как грустное кино с Бёрджессом Мередитом, – говорит Сабби, – ты и я одни на День благодарения в этой комнате. Пошли кино поглядим?»
«Клево, я знаю, в „Камео“ хорошее идет».
«Ой, это я видел».
«Ну а я нет».
«Ты какое не видел?»
«Я не видел то, что идет в „Олимпии“».
«Ну, ты тогда иди в „Олимпию“, а я пойду в „Камео“. Так полагается бросать старину Сабби в День благодарения?»
«Я этого не сказал, пошли сначала поедим… какое кино захочешь посмотреть, то иди и смотри. А я пойду смотреть то, что я хочу».
«Ох, Загг, жизнь грустна, жизнь…»
«„Жизнь крута и безобманна“, мне кажется, твой Уордсуорт сказал».[16]
«Знаешь чего? У моей сестры Ставрулы новая работа, мой брат Элия за это лето подрос на три дюйма, мой брат Пит – сержант Квартирмейстерской службы, у моей сестры Софии новый хахаль, у моей сестры Ксанти новый свитер ручной вязки от моей невестки, очень красивый свитер, отец мой – слава Богу, мать сегодня готовит громадную индейку и наорала на меня за то, что я поехал к тебе в Хартфорд, а мой брат Марти подумывает пойти на службу, а мой брат Джорджи получает почетные грамоты в старших классах своих, а мой брат Крис подумывает, не бросить ли ему лоуэллское „Солнце“ и не пойти ли тоже в армию. Вернулся б ты в Лоуэлл да писал бы о спорте в лоуэллском „Солнце“?»
«Я хочу писать „Поверху «Андервуда»“. Слыхал когда-нибудь о старой шлюхе, из которой тыща шипов полезла, как из дикобраза, вот сколько рассказов у меня валит из ушей».
«Но надо ж отбирать».
«Где жрать будем?»
«Пошли к прискорбному обеденному лотку и возьмем индюшачьего особого на голубой тарелочке, а ты захватишь карандаш и бумагу и напишешь про это Сароянов рассказ».
«Ах, Сабби, большой ты старина Сабби, как я рад, что ты приехал навестить меня в День благодарения…»
«Что-то из этого получится, – говорит он, чуть не плача. – Джеки, ты ж должен был стать большой звездой футбола и ученым или как-то в Коламбии, что привело тебя в эту грустную комнату с этой грустной печатной машинкой, с твоей измученной подушкой, твоими голодовками, твоей робой, что вся в тавоте… ты взаправду уверен, что именно этим хочешь заниматься?»