Эшли бессильно откинулась, икая от хохота. Я застегнул на куртке молнию.
– Рейчел настояла, чтобы мы брали уроки.
– Какие уроки?
– Всяческого свинга, танго, венского вальса, джиттербага, фокстрота, даже группового танца.
– И вы все это умеете?
Я кивнул.
– Рейчел говорила, что из-за бега у меня напряженные мышцы-сгибатели, отсюда проблемы с ритмом. Пришлось заняться танцами. Это продлилось целый год. Никогда мы так не веселились!
– Значит, на самом деле вы умеете танцевать?
– С ней.
– Если мне повезет, то на свадьбе я заставлю Винса станцевать со мной хотя бы разок.
– Выяснилось, что мне нравится танцевать с женой. Для этого мне пришлось освоить азы, научиться вести партнершу… – Я усмехнулся. – Когда она не сопротивлялась, получалось неплохо. Я даже забывал про смущение, уже не волновался, и эти занятия мне даже нравились. Конечно, после этого она на каждой вечеринке, где мы бывали вместе, хотела со мной танцевать.
– Вы не сопротивлялись?
– Нет. Я называл это «танцы из жалости». В 99 процентов случаев я жалел ее. Супруги должны друг другу уступать.
– Когда мы отсюда выберемся, вы обязательно должны потолковать с Винсом.
– Попробую. – Я отдал ей свою куртку, которую она запихала в мешок, и впрягся в сбрую. – Вперед, мы зря палим дневной свет!
– Где-то я это уже слышала… – Она прищелкнула пальцами. – Откуда это?
– Джон Уэйн, «Ковбои»[18].
Она закуталась в спальный мешок.
– С каждым днем с вами становится все интереснее!
– Поверьте, я уже вытащил из своей шляпы почти всех кроликов.
– Сомневаюсь.
Я нацепил снегоступы и потянул сани по насту. Стоило мне сделать пару шагов, как она меня окликнула.
– Можно мне еще разок посмотреть, как вы танцуете?
Пришлось опять повихлять бедрами, вымыть пол, подбросить пиццу и несколько раз проартикулировать «YMCA». Она зашлась от смеха, дрыгая здоровой ногой.
После этого мы опять потащились по зарослям, вдыхая запах хвои. В горах раздавался ее хохот.
К середине дня, после полутора миль пути, я совершенно обессилел. Замерзла левая нога – плохой признак; последние полмили мы поднимались, и поводья впивались мне в плечи, отчего немели пальцы. Хорошо хоть, что мне пока что не предстояло оперировать пациентов.
Мы устроили часовой привал у ручья с обледенелыми, занесенными снегом берегами. Я затащил Эшли под дерево, стянул с себя и повесил на ветку для просушки рубаху. Лучше ей было задеревенеть от мороза, потому что при такой температуре проще скалывать лед, чем выжимать пот.
Под огромными еловыми ветвями почти не было снегу. У того, кто там сидел, создавалось впечатление, что он залез в большой таз. Устроив Эшли, я отогнул ветку, чтобы было больше света, потом залез в свой спальный мешок, согрелся и на часок прикорнул. Проснувшись, оделся, пожевал мяса и снова вернулся к роли тягловой скотины. Вытаскивая Эшли из «таза» под елью, я начерпал в обувь снегу и потопал ногами. Ноги оказались мокрыми. Влага означала холод, а холод был опасен, особенно для пальцев. С этим надо было быть особенно осторожным.