И к Кремлю Софья выехала как раз, когда толпа заволновалась.
Пара секунд у нее была. А пистоли и пищали ее отряд заряжать начал, стоило им в Москву въехать. Чтобы схватить за рукав ближайшего казака и указать цель, Софье хватило одного слова.
— Убить.
Мужчина понял ее правильно. Миг — и голова Андрея Хованского разлетелась гнилой тыквой. Все замерли. Софья оценивала обстановку.
Так, народ пока не подняли, но смутьянов тут хватит.
Хованский… удастся ли?
А если нет?
Выбора все равно не было. Если сейчас она отступает — ее все равно убьют. И не только ее.
Если она принимает бой — ее, может быть, убьют. Но только ее и сейчас. Для остальных она выиграет время.
Выбор был очевиден.
Толпа молчала в ответ на ее реплику, и Софья тронула коня. Спокойно, словно перед ней не толпа была, а так — поле с ромашками.
— Стрелять только по моей команде, — приказала она сквозь зубы.
Спутники кивнули.
Народ расступался. Пока — молча. Но Софье и того хватило. Она спокойно доехала до красного крыльца, смерила обстановку взглядом.
Афанасий вроде как жив. Кажется, сердце прихватило, но разбираться некогда. Потом, если выживем.
Хованский приходит в себя. Иван. Андрея и Страшный суд уже не поднимет!
Патриарх… не зря она не хотела Питирима.
Стоит, трясется, как козел на случке! Ты ж сейчас таким глаголом должен разразиться… а ты?!
Говорить с толпой бессмысленно. Надо устранять причину.
— Ты, Ивашка, никак бунтовать вздумал? — с изрядной змеиной ласковостью обратилась Софья к Хованскому. И мужчина даже шагнул назад.
Смерть, глядящая из темных глаз царевны, знала, что не останется сегодня без поживы. И приговор был утвержден.
— Отец мой умер, брат мой отечество защищает, а ты народ взбунтовать решил?! Как мило…
Софья шла прямиком на боярина — и тот невольно отодвигался. Люди не видели ее лица, да и видели бы… Кто бы сказал Софье, что она словно на тридцать лет постарела. Что сейчас лицо ее было не девичьим, нет. В этот миг из-под девичьей внешности проглянула ее истинная душа — и это было страшно. Словно смерть-старуха с яростными глазами надвигалась на Хованского.
— А ответь мне, Ивашка, своей ли смертью отец мой умер? Али ты его ядом заморским отравил?
Софья била наугад, но попала в точку. Иван не травил, но знал. И это отразилось на его лице. Он открыл рот, что-то вякнул, но вот тут Софью понесло. А взбешенная женщина страшнее любого цунами:
— Цареубийство, значит? Что, православные, слушаете? Гордитесь собой! На вас на всех грех великий! Этот негодяй батюшку моего убил! Царя вашего богоданного, коего вы сами на царство кричали!