Не подобает такого порядочной-то девице.
И… что это у нее в руке? Плеть, не иначе. Не та ли, которой Тараруя?..
Впрочем, осудить царевну не рискнул никто.
Ибо шли за ней рука об руку патриарх Питирим и протопоп Аввакум — и глядели так, что пропадала всякая охота спорить. Стало быть, патриарху хорошо, а тебе, боярин, неладно? Не многовато ли на себя берешь?
Софья шла молча. Да, знать бы им, толстомясым, сколько она усилий приложила, убеждая обоих священников. Убедила. Из шкуры вывернулась. Хотя протопоп и так ее поддерживал, видя, что не во зло сие. Просто иначе никак с ней не управиться, с боярской-то вольницей. Да и бунт, едва не вспыхнувший, был хорошим аргументом. Для Питирима же иные доводы нашлись, тому Софья больше на чувство вины давила. Когда брата чуть не свергли — молчал? Вот и сейчас молчи! Алексей ведь вернется и все припомнит…
И с этим спорить никто не решался. Любому, кто усомнился бы в возвращении по осени царевича, Софья бы глаза выцарапала.
Свита? Рынды, сенные девушки, боярыни… никого. Вся свита за дверью осталась. Родные хотели пойти с Софьей, но она запретила. Ни к чему сейчас, в следующий раз тогда…
Вот и трон… неужто?
Нет, на это Софья не пошла. Могла бы, но не сочла нужным. Заранее все продумала. Уселась на ступеньки, ведущие к трону — и бояре чуть да перевели дух. Все ж таки не окончательно мир с ума сошел, не командует еще девка государством!
Из-под темной одежды показался носок башмачка, коса на пол спустилась, церковники места по обе стороны от царевны заняли, как бы показывая, что верой крепко́ государство.
— Что скажете, мужи честные? — Софья смотрела прямо.
И первым — кто б сомневался? — выскочил Милославский:
— Государыня… позволь узнать, что значит сие? Не бывало на Руси подобного!
Что верно — то верно. Но Софья и не собиралась править.
— Неуж не ясно тебе, дядюшка? Отец мой умер, брат мой далеко, остальные в нашей семье не в силах справиться с горем. А потому, покамест Алеша не вернется, править буду я.
Вот тут Боярская дума взволновалась. Зашумела, загомонила… одно дело — ответа требовать, это царевна еще может, но чтобы так?
— А не тяжко ль будет сие? — поднялся боярин Шереметев.
Софья взглянула на него темными глазами.
Петр Васильевич, умный мужчина, в годах уже, ну да ладно. Вот Милославских недолюбливает и вполне взаимно. А стало быть — и ее.
— Коли бояре помогут мне, как это пристало слугам отечества, — тяжко не будет. А коли нет…
Пальцы Софьи выразительно легли на плеть, стиснули рукоять… к чести Шереметева, он не испугался:
— Не к лицу бы царевне и речи такие, и поведение…