«Ортикбуш…» – Голосок ее звучал нежно, и. я порадовался этому – нежно со мной еще никто никогда не говорил» но тут же, сообразив, что именно означает ее имя («ортик» значило «лишнее»), спросил брезгливо:
«Почему так назвали? Что на тебе – нарост какой‑нибудь?»
Жена задрожала в испуге и склонила голову, что означало «да».
«Покажи», – сказал я и легонько толкнул ее в плечо.
Жена выпростала из‑под платка руку, и я стал разглядывать: смуглая, на запястье тонкий серебристый браслет, а у мизинца я увидел маленький бугорок – нарост величиной с фасоль. Я успокоился.
«Это, да?»
Жена закивала головой.
«А я уж подумал, что у тебя два носа! – засмеялся я облегченно и несильно потянул за платок: – Сними, посмотрю на тебя».
«Нет, нет!» – быстро и испуганно прошептала Ортик‑ буш и еще туже завернулась в платок, и руку убрала.
«Что ж ты делаешь? – удивился я. – Боишься? Бояться чужих надо, а я ведь муж твой, Джура меня зовут».
ад… я знаю… Только… вы бросите меня», – жалобно ответила Ортик и всхлипнула.
«Ты что, сумасшедшая, да? Почему так думаешь? Й я же не байский сын, чтоб иметь четырех жен…»
«Вы не знаете обо мне… Бай‑ата не сказал вам… Он в хадж собирается, и вас с собой берет…»
Новость ошеломила меня. В хадж – значит в Мекку? Бай‑ата собрался поклониться святым местам? Такая поездка могла растянуться на годы, это я понимал. И почему бай иичего не сказал мне, а Ортик знает? Но задумываться над этим я не стал, а решив, что особенного худа от такого путешествия произойти не может, наоборот, это счастье выпало мне – посетить святые места, носить потом зеленую чалму и пользоваться уважением и почетом среди людей, – начал успокаивать жену:
«Ну и что ж такого? Отправлюсь в хадж с баем‑ата, с ним и вернусь, не пропаду. Ты что – боишься, что не дождешься меня?»
«Нет. Сколько скажете – буду ждать».
«Так чего же плачешь?»
«Привезете из хаджа еще жену».
Я рассмеялся от души.
«Вот это сказала. Ну ты действительно сумасшедшая! Как же возьму вторую, зачем мне, если и тебя не знаю как прокормить!»
От этих слов Ортик успокоилась, перестала всхлипывать и сама подняла платок, открыла лицо. Я ахнул – такой она показалась мне красивой. Много ли я видел женских лиц, не закрытых чачваном? Сколько времени прошло с тех пор, считай сам, идет мне сорок первый… Многое забыл и лица ее ясно не помню… Но голос и глаза – будто сейчас она рядом… Знаешь, как у овцы, – круглые, добрые, доверчивые, только заплаканные…
Джура‑ака вздохнул и принялся сворачивать самокрутку; потом закурил и долго молчал; я с жадностью ждал, когда он начнет рассказывать, что было дальше.