Нас, приезжих, встретил начальник местного отдела ГПУ Константин Иванович Зубов, плотный мужчина, лет под пятьдесят, в военном, с буденновскими усами, с решительными жестами.
– Очень хорошо, он поднял глаза от сопроводительной бумаги и еще раз оглядел милиционеров. – Такие джигиты нам сейчас как воздух нужны! А вы, молодой человек? – он повернулся ко мне, я подал ему путевку обкома комсомола. Он прочел ее раз, посмотрел на меня, потом еще заглянул в путевку. Да, кажется, возраст мой и внешность его не обрадовали. Он разгладил пальцем усы и решил: – Ну что ж! Значит, так тому и быть. Посидите пока здесь, подождите. А ну, джигиты, пошли.
Я остался в его кабинете один. Осмотрелся. Стол, накрытый газетами, несколько стульев. В углу на стуле ведро, кружка. На стене два портрета: Ленин и Дзержинский.
Ниже портретов лозунг, написанный большими неуклюжими буквами: «Советская власть – это власть народа. В. И. Ленин».
«Надо будет мне самому этот лозунг написать», – решил я. Мы в комитете комсомола писали такие лозунги каждый день.
Вдруг во дворе послышался топот и где‑то рядом закричала женщина. Я подошел к окну: милиционеры, приехавшие со мной, верхом выезжали со двора, но никакой женщины с ними не было. Я вернулся на место и снова услышал женский крик, потом плач. Что это? Что здесь происходит? И что я должен делать? Отворил дверь из кабинета в коридор – плач слышался из соседней комнаты. Допрашивают? Почему она плачет, почему кричала? Что они здесь – мучают людей? Разве мы басмачи? У них же портрет Ленина на стене!
Сжав кулаки, я шагнул к двери, за которой все плакала женщина, и тут же в коридор с улицы вошел Зубов.
– Что, юноша, заскучал? Ничего, долго скучать не придется. – Мы вошли в его кабинет. – Проклятые, разорили Тангатапды. Не бывал там?
– Нет.
– И правильно. Жалкий кишлак. Но и его не оставляют в покое.
– Басмачи?
– Кто же еще? Как собаки плодятся! Банда курбаши Худайберды. Незнаком?
– Нет.
– Еще познакомишься. Этот рас помучает – ловок, хитер, молодой. И грамотный – в Бухаре учился. Но в руки ему лучше не попадаться – отца родного не пожалеет. Говорят, сам допрашивает, сволочь.
За стеной снова послышался плач женщины.
– А вы… жалеете людей?
– Это ты о ком – «вы»?
– Ну мы… ГПУ?
Взгляд Зубова сделался жестким.
– Разве мы пытаем людей? Где ты это слышал?
Я кивнул на стену – вот, мол, непонятно разве?
Зубов помолчал, затем улыбнулся в усы и постучал
кулаком в стену.
– Саидов! – потом повернулся ко мне: – Сейчас познакомишься с этим палачом!
В дверях кабинета появился сухощавый рослый человек.