– У вас, наверное, есть что вспомнить? – осторожно спросил он.
Мангакис понял и мягко улыбнулся.
– Разве я похож на героя‑любовника? Он кивнул в сторону лагуны, где Елена и Евгении о чем‑то оживленно разговаривали.
– Ее мать тоже звали Еленой. Корнев удивленно вскинул голову – Мангакис никогда раньше не говорил о своей жене.
– Она… жива?
– Жива, – просто ответил Мангакис. – Живет в Штатах, вышла замуж за преуспевающего врача. – Он поднес к губам стакан. – Когда во время отпуска мы бываем в Штатах, дочь встречается с нею.
Корпев задумчиво смотрел прямо перед собою.
– Вы никогда не рассказывали мне о, матери Елены… Она красива?
– Для меня – да. Вам может показаться странным, но мы увидели друг друга – я говорю «увидели» по‑настоящему, как мужчина и женщина могут увидеть друг друга, – во время отступления. Это было в сорок девятом. Мы проиграли гражданскую войну. Моя бригада была выбита из гор и отходила к морю. Елена присоединилась к нам с остатками одного небольшого отряда, тоже отходившего, к побережью. Она прекрасно стреляла из пулемета и тащила его на себе, никому не доверяя: высокая, тоненькая, волосы как у мальчишки. Пилотку она потеряла, но куртка и брюки на ней были такими, будто она их только что отгладила.
Последний бой мы дали почти у самой кромки воды. За нами было море, море и баркасы, которые пригнали для нас местные рыбаки.
С нами были раненые, женщины и дети. Я приказал спасать в первую очередь их. Остальные залегли за камнями. Фашисты знали, что нам никуда уже не уйти и мы будем драться до последнего. Они сидели и ждали, пока не подвезли минометы. Когда взорвалась первая мина, я увидел Елену. Она поднялась и пошла с гранатами вверх, по склону горы, прямо на фашистов. И мы все пошли за ней. Это было безумие, и я вдруг понял, что все эти дни, пока мы, оборванные, грязные, усталые, отступали к морю, Елена была дорога мне. Она была тогда такой же, как наша дочь сейчас, – высокой и очень тонкой.
А потом… потом я очнулся у рыбаков. Меня, контуженного, Елена притащила в рыбачью деревню. Там нас долго скрывали под ворохом старых сетей.
Потом мы переправились на Кипр, с Кипра на Мальту. Обвенчались мы в Ливии. Родители выслали мне денег на дорогу, и мы уехали в Штаты к моим родственникам.
Он вздохнул и замолчал.
– Значит, вы сражались в Греции, – с уважением заметил Корнев.
– Нет, нет! – заторопился Мангакис. – Я не был коммунистом. Но когда в 1936 году в Греции пришел к власти фашистский режим Метаксаса, я вместе с коллегами‑студентами пытался бороться против него. Родители отправили меня доучиваться в Англию. Там я получил диплом экономиста. И буквально влюбился в эту страну: после фашистского террора Англия стала для меня идеалом законности и демократии.