Я почувствовал, что Ле Брев теребит меня за рукав.
— О чем вы думаете?
— Ни о чем. — Я оцепенел. — Ни о чем я не думаю.
— Это вам ничего не напоминает?
— Почему это должно мне что-нибудь напоминать?
Он шагнул вперед и, захватив горсть земли, пропустил ее через пальцы.
— Другое место? Холмик в лесу? Где были убиты другие дети?
Он мрачно, с подозрением рассматривал меня. В эту минуту я ненавидел его.
Я, помню, пробормотал:
— Что вы имеете в виду?
— Ничего. — Ле Брев повторил мои собственные слова. — Я хотел увидеть, что вы чувствуете.
Почувствую ли я угрызения совести или вину: вот та ловушка, о которой я должен был догадаться, когда узнал, куда меня везут. Ле Брев по-прежнему подозревал меня, хотя не мог представить никаких доказательств. Я понимал, в каком направлении работает его ум: а что, если у меня есть мотив? Откуда он мог знать о наших чувствах к детям, моих и Эммы? Я вдруг понял, что он разговаривал с Эммой, перед тем как она уехала, он навещал ее, когда она оставалась в доме одна. А Эмма была в таком смятении, что могла сказать все, что угодно. Разве я не возмущался, когда они разбили голову Будды? Разве я не кричал на них, ворвавшихся к нам, когда мы занимались любовью? Вспомнила ли она все эти случаи и рассказала ли о них Ле Бреву? Разве я не сказал, что мог бы убить их, когда они увидели нас в кровати? Разве я не встречался с Эстель? Короче говоря, вполне возможно, что они решили между собой, будто я планировал убийство детей с самого начала.
Ле Брев смотрел на меня, склонив голову набок, словно какая-то диковинная птица. Полицейские стояли вокруг, наблюдая.
— Хорошо, хорошо. Поехали.
Он кивнул на машины.
Уловка не удалась. Что бы он ни искал, какую-либо зацепку или мотив, на поверхность ничего не всплыло, и он перешел к следующему этапу. Он шел впереди меня.
— Я покажу вам тело мальчика.
Мы поехали в город Каркасон, через Вилль-Бас, по тенистым бульварам, вдоль которых выстроились муниципальные здания. Машина Ле Брева свернула в узкие ворота, за которыми грелось на солнышке старое серое здание. Табличка гласила: «Муниципальный морг».
В глубине души я надеялся, что мальчик, которого мне собирались показать, — не Мартин. Я увидел что-то бесформенное, лежащее в цинковом ящике, плоть цвета рыбьей чешуи, местами бордовая, темные волосы забиты землей.
— Посмотрите на шею, — тихо произнес Ле Брев. — Признаки асфиксии: кровоподтеки на лице и черепе.
Я заставил себя посмотреть на сине-бордовые отметины на горле, страшный уродливый синяк на груди и на то, что выглядело как синяк на лбу.