В девятом классе она написала сочинение о самом счастливом дне в своей жизни. Маму вызвали к директору.
Мизансцена была такова: Тина подпирает стенку с портретом Горбачева, директриса в кресле печально грызет дужку очков и жалеет, что не ушла на пенсию еще десять лет назад, мама мнется у порога, шмыгая в платочек, комсорг то и дело замахивается, собираясь хорошенько стукнуть по столу, а остальные в этот момент пугливо прыскают в стороны.
– Вы послушайте, что она пишет! – возмущенно забулькала пышнотелая литераторша. – «Он еще не настал, мой самый счастливый день, но обязательно настанет, как только прозвенит последний звонок и я освобожусь от дурацкой школьной формы раз и навсегда, и сниму галстук, в который уже никто не верит, а носят просто так, по привычке или ради хохмы, и смогу сама решать, что и когда читать, что носить, куда идти и можно ли в шестнадцать лет целоваться с мальчиками! В тот же день, в самый счастливый день моей жизни я устроюсь на работу, а не пойду в институт, как это положено! Я сильная, хоть и худая, я могу работать, где угодно – на стройке, на заводе, могу дороги асфальтировать или мусор таскать, так что я обязательно заработаю денег – и не на платья, как вы думаете, и не на помаду. Я куплю билет на самолет и улечу отсюда навсегда! И там, куда я приеду…»
С каждым словом нарастал гул, дочитать до конца разгневанная общественность не дала. Тина видела, как всхлипывает мать, как размахивают руками учителя, как в окно лезет настырное летнее солнце… По большому счету ей было плевать, чем все это закончится, она только злилась на себя за несдержанность и бестолковую, никому не нужную откровенность.
– Ты что, дура? – орали на нее одноклассницы после педсовета. – Чего ты добилась?
– А я ничего и не добивалась, просто написала то, что думаю.
– И кому это интересно? Нашей Гафрии, что ли? Или Петровне? Ты же просто взяла и сама себе жизнь испортила, да еще перед выпускным классом!
Гафрия – литераторша, Петровна – директриса, выпускной – через год, а Тина – действительно дура. Вот что она точно тогда поняла.
– Хорошо, что из школы не выгнали, – вздыхала за ужином мать, – что с отцом-то делать, ведь узнает!
А вот этого Тина никак не могла понять. Почему она должна думать о том, как к ее сочинению отнесется злобный эгоист, провонявший перегаром?!
Тот, кто унижал ее мать, обижал ее маленькую сестру, пропивал все и никогда не задумывался, что они будут завтра есть.
Взрослые говорили: жизнь – сложная штука. Тина убедилась, что это люди делают ее такой, и ненависть ширилась, расползалась, заглатывала в черное, бездонное горло всех на свете, без исключения.