Впрочем, ее это не касается. И уж точно она с ним не поедет. Ни минуты здесь не останется! Лучше загнуться от ожидания в аэропорту!
Тут Тина покосилась в окно и поняла, что поезд давным-давно едет. Нормально поговорили! Интересно, он тоже не заметил, что состав тронулся?
Да нет, вовсе ей не интересно!
Подхватив свой шикарный кейс, Тина молча вышла из купе.
– Не дури, – понеслось вдогонку, – в крайнем случае, давай уйду я, ты же…
Дослушивать она не стала, но мысленно зааплодировала. Человеку непосвященному могло показаться, что Морозов – благородный рыцарь. Он умел произвести нужное впечатление.
Только она-то знает, чего стоит его показушное великодушие и честный взгляд.
Конечно, за эти годы она повзрослела и многому научилась давать оправдание, шла на компромиссы, неприемлемые в юности, стала терпимей, но по большому счету свое отношение к той давней подлости не изменила. Боль не может быть бесконечной, в этом Тина убедилась на собственной шкуре, раны кровоточили долго, но все же со временем затянулись, оставив грубые рубцы. Боли не стало, но кроме нее были еще отчаянное непонимание, гнев, разочарование, оторопелое «значит, он мне врал, врал всегда?!» Эти чувства тенью шли за ней, их невозможно было изменить, пересмотреть, подкорректировать. Но, перегорев, Тина старательно все проанализировала – чтобы в будущем не повторить ошибок, предугадать свою реакцию, заранее выстроить оборону. И поняла – возможно, даже любви никакой не было. Его ложь – вот что потрясло ее, девятнадцатилетнюю, и продолжало мучить еще очень долго. Его постоянная ложь изо дня в день на протяжении двух лет, которые она считала тогда самыми счастливыми в своей жизни.
Она думала, что знает его и любит его, именно любит, а не влюблена так, чтобы не замечать недостатков. Она не была готова к его подлости, он опрокинул ее на лопатки, и она, чтобы добить себя окончательно, сказала себе: «Значит, не знала и не любила – ошибалась!» Осмыслить это в девятнадцать лет, за несколько дней до предполагавшейся свадьбы, было невыносимо, потому и пришлось постигать эту истину постепенно, вливая в себя, будто микстуру.
Как так вышло?
То ли она была слепа, то ли он был слишком хорошим актером. Не мог же человек измениться так кардинально за пару часов, и, проводив обожаемую невесту в Москву, внезапно понять, что жениться не хочет, не может и не готов. Не мог же человек, за два года доказавший свою самостоятельность, неожиданно заявить: «Мои родители против женитьбы, так что извини, детка».
Впрочем, самое страшное, что он ничего ей и не заявлял. Так и не осмелился взглянуть ей в глаза. А она рвалась, сипела в объятиях матери, вскоре прилетевшей в Москву, наплевав на гордость, кричала: «Мне лишь бы увидеть его!»