– Это млекопитающее о четырех ногах, умеет лаять, дом сторожить и под настроение тапочки хозяину приносит!
– Очень смешно, – фыркнула она, – и что ты собираешься с этим млекопитающем делать?
– А разве непонятно? Зажарю и съем!
– Еще смешней! Ты что переохладился там? Куда ты ее потащишь, а? Она же смотри, целая и невредимая, здоровенная какая. Она тебе щас весь салон загадит.
Он пожал плечами.
– Что же она, дура что ли?
Во взгляде Русланы нарисовалось: кто тут дурак, очевидно! Дима только усмехнулся. Он развесился вдруг. Собаку-то спас, как ни крути!
Он тронул машину, напевая что-то бравурное и невнятное. Пассажирка нахохлилась, всем видом демонстрируя неодобрение. Ему было все равно. Псина живая, и ладно. Впервые за долгое время Дима поддался порыву, и не хотел об этом жалеть. В конце концов, он всегда мечтал о собаке. У этой явно нет хозяина. А теперь – будет!
Он все громче напевал. Радостный лай служил отличным фоном. Концерт дня! Новогодний огонек на колесах.
– Вот не понимаю я таких людей! – Вдруг выпалила Руслана.
Дима сделал вид, что к нему это не имеет никакого отношения.
– Сначала сделают, потом подумают! Она же страшная, грязная, огромная вон какая! Куда ты ее денешь? У тебя же наверняка нет условий!
Он лишь ухмыльнулся, вспомнив новый дом, который тут приобрел отец. Внутри можно балы закатывать, а снаружи вертолет посадить без ущерба для сада. Красиво жить не запретишь.
– Придется арендовать футбольное поле, – миролюбиво согласился Дима и уточнил, – для выгула.
– Я серьезно! Мы в ответе за тех, кого приручили!
Он посмотрел на нее с насмешкой.
– Ты серьезно взялась меня воспитывать? Или это что такое?
– Я думала, ты нормальный! А ты, – она махнула рукой, – да ладно, что корячиться, мне сугубо фиолетово!
Вот именно, подумалось ему. Равнодушие – отличная броня. Хочешь свободы, независимости, спокойствия, просто сиди под панцирем, как черепаха. И проживешь двести лет к тому же. Умница Русалка, схватывает на лету. Сначала делаешь вид, что тебе безразлично, потом привыкаешь и действительно, все становится «пополам» и «поровну», как говорят семнадцатилетние.
Петь расхотелось. Он понимал, что врет самому себе, и все его принципы разбивались об одно только имя: Диана. Обида не отпускала, боль не проходила, горечь не проглатывалась. И равнодушием тут не пахло, хотя он твердо знал, что и от любви ничего не осталось. Все просто. Если не вскрыть рану сразу, она нагноится.
– Ты не переживай, – сказал он, чтобы перебить собственные мысли, – Шарик в надежных руках!
Попытка улыбнуться провалилась. Дима чувствовал, что гримаса скривила лицо.