Помню одну девочку, черноглазую казашку Даригу. Подружки звали ее Дарёнка. Она кричала, хлопала в ладоши громче всех, а когда я предложил девчонкам покатать их на спине и стал брыкаться, изображая родео, смеялась так громко, что я сам стал хохотать. Чуть не задохнулся, скача на четвереньках и волоча за собой стаю визжащих пигалиц. Но неосознанно обратил внимание на смех Дарёнки — в нем было что‑то надрывное, так звенит колокольчик с трещинкой.
Когда я уходил, на прощание она от полноты чувств схватила меня за руку и долго ее трясла. Я засмеялся, погладил ее по черноволосой головке с двумя тонкими косичками, поцеловал в макушку и ушел.
А вечером мама рассказала, что у Дариги в автокатастрофе погибли родители и ее воспитывает бабушка, тихая чистенькая казашка, та самая, что обычно в белом платке и с бидончиком молока проходит мимо нашей скамейки во дворе.
Прошло уже шестнадцать лет — столько же, сколько было мне тогда. До сих пор вспоминаю смех Дарёнки, захлебывающийся и слегка надрывный, счастливый и в то же время нервно–испуганный, словно она пыталась не упустить ни мгновения радости из теплых, счастливых минут… Интересно, как сложилась ее жизнь? Так хочется, чтобы у нее все было хорошо.
* * *
Женщина, которая не стоит тебя. Женщина, которой не стоишь ты.
Я как‑то неожиданно понял, что этот барьер не разрушить. Никакая степень близости не сделает вас равными. Как тяжело иногда найти себе ровню. Либо надо садиться на корточки, либо подпрыгивать. Подпрыгивать тяжелее. Да и разве заменят прыжки настоящий полет рядом?
Зато… Женщину, которая не стоит тебя, забудешь быстро, причем всё — и общение с ней, и даже минуты близости. Воспоминания эти — серый жухлый мусор, его и убирать не придется, развеется сам. А женщина, которой не стоишь ты, останется дорогой болью в душе. Жемчужина среди прибрежных песчинок.
Наверное, когда волна времени придет за тобой, и тогда будешь смотреть на нее, не сводя глаз, а она будет такой же чистой, яркой и зовущей, как много лет назад.
* * *
Учитывая благородный жест директора танцхауса, освободившего мою свежеоткрытую закусочную от арендной платы с условием, что я навсегда совмещаю работу продавца пиццы с работой секьюрити, завтра выхожу трудиться бесплатно и в полубессознательном состоянии из‑за навалившихся хворей.
Жизнь меня, увы, не балует. Сегодня провалялся в постели с температурой 39, с ужасом представляя, что скоро девять вечера и придется начинать работу в закусочной. Под эти невеселые мысли снова задремал, но был разбужен мобильником. Ляйтер танцхауса ставил в известность, что оба новых охранника не явились на работу. Я чуть не брякнул с температурного просонья по–масянински: «Да пошел ты в жопу, директор, не до тебя сейчас», но взял себя в руки и обещал разрулить ситуацию.